За три года войны днепровская больница имени Мечникова превратилась в главный прифронтовой госпиталь, медики которого возвратили к жизни более двух тысяч тяжелейших, а порой и безнадежных пациентов
Об уникальных специалистах Днепропетровской областной клинической больницы имени Мечникова наша газета писала неоднократно. Ведущий нейрохирург Андрей Сирко, реаниматолог Игорь Йовенко, трансплантолог Максим Кутовой, профессор челюстно-лицевой хирургии Анатолий Комок, заведующий отделением микрохирургии уха Владимир Березнюк, светило ортопедии Александр Лоскутов, директор клиники урологии Виктор Стусь — эти люди стали героями историй о необычайных случаях исцеления и спасения пациентов. И только главный врач клиники профессор Сергей Рыженко всегда оставался в тени своих подчиненных, просто обеспечивая им наилучшие условия для работы. Но невозможно представить, чтобы сложнейший путь от обычной лечебницы до главного форпоста прифронтовой медицины за столь короткое время больница смогла бы пройти без этого спокойного улыбчивого человека с тихим голосом.
Жители Днепра, особенно улиц, расположенных между аэропортом и больницей имени Мечникова, уже привыкли к ночному вою сирен скорой помощи. В целях безопасности раненых с передовой доставляют вертолетами ночью. Кортеж из полицейских машин с мигалками и «неотложек» проносится в считаные секунды, не успеваешь и проснуться. Пожалуй, только один человек, живущий на этом пути, не может уснуть, ожидая, когда промчится в сторону аэропорта «медицина катастроф». К тому времени, когда заполненные ранеными машины возвращаются в больницу, ее главный врач Сергей Рыженко уже стоит на крыльце приемного отделения.
— В последнее время я не могу выносить вой сирен и тикание аппарата искусственной вентиляции легких. Хочется закрыть уши и не слышать их, — устало признается Сергей Анатольевич. — Эти звуки уже поселились где-то в подсознании, даже во сне их слышу. А еще снятся раненые. На первых порах я был так потрясен тяжестью минно-взрывных травм, что каждого фотографировал на мобильный телефон, после обхода описывал не только состояние больного, но и свое восприятие этого. Потом перестал. Понял, что усугубляю собственный стресс. У медиков есть такое понятие, как привыкание. Это одна из защитных реакций организма на постоянный раздражитель. Так вот, общество уже привыкло к войне — об этом свидетельствуют и поредевшие ряды волонтеров, и нехватка донорской крови. Но врачи привыкнуть не могут.
Для нас каждый пациент, я бы сказал, разрыв души. После суток дежурства, десяти часов в операционной здоровый крепкий мужчина сидит в ординаторской и плачет, обхватив голову руками. И я понимаю, что не только мы помогаем раненым, но и они нам дают понять, что такое мужество, что такое счастье. Когда выживают, несмотря ни на что…
В ту ночь, когда привезли 34-летнего снайпера Андрея Нагирного, Сергей Анатольевич тоже был на своем посту. Он часто даже не уходит домой, когда поток раненых возрастает (выручает раскладушка, хранящаяся в кабинете). Атлетически сложенный, с огромной бородой и заплетенным в косичку оселедцем молодой мужчина был в сознании, хотя томограмма показала, что четыре осколка, которые вошли в лоб, разрушили часть черепа, а один застрял возле затылка. Еще два осколка от разорвавшейся растяжки попали в шею, два пронзили грудь и легкие, более десяти разворотили руки. Всего около двадцати тяжелейших ранений. На мужчине не было живого места, но он сумел назвать свое имя, а потом спросил: «Где я?» Услышав ответ, успокоился: «В Мечке? Ну, слава Богу!»
*34-летний снайпер Андрей Нагирный (на фото с женой) поступил в больницу в тяжелейшем состоянии — осколки разрушили часть черепа, пронзили грудь и легкие, разворотили руки. Сегодня он идет на поправку
— Он был на грани жизни и смерти, — рассказывает Сергей Анатольевич. — Такие тяжелейшие ранения, огромная кровопотеря, а все беспокоился, чтобы чуб не сбривали: «Это мой талисман». Мы выполнили его просьбу, только чуть-чуть подбрили волосы, потом несколько часов две бригады хирургов, в том числе профессор Андрей Сирко, оперировали мужчину. Один осколок так и остался в голове, извлекать его было опасно. Но все остальные достали. Сейчас Андрей идет на поправку. А я не устаю удивляться тому, как жизнь ломает любые стереотипы.
В нашу больницу с передовой доставляют только самых тяжелых раненых — тех, кого очень трудно спасти. Остальных лечат в Мариуполе, везут в госпитали Киева и Харькова. Большинство пациентов имеют по нескольку минно-взрывных ранений, каждое из которых, по сути, смертельное. Но бойцы, которых привозят в Днепр, понимают: в Мечникова они попали не потому, что безнадежны, а для того, чтобы жить. Такая репутация больницы среди военных — лучшая для меня награда.
За три года войны в коллективе произошел естественный отбор. Ушли те, кто падал в обморок при виде червей в ранах, кто не мог по двадцать часов кряду стоять у операционного стола, кто во время дежурства думал о домашних проблемах. У нас во время работы никто не говорит о детях, школе, маленькой зарплате. И не потому, что запрещено. Все мысли и разговоры только о раненых — пульс, зрачки, температура, дыхание, кровопотеря. Если не хватает донорской крови, врачи и медсестры ложатся рядом с пациентом. Одна из медсестер отделения политравмы Светлана Гладкая сдала уже 18 литров крови. Мы подсчитали, что за время АТО врачи сделали около трех тысяч операций, провели возле операционного стола более пяти тысяч часов, перелили две с половиной тонны крови. И в моем сердце смерть и боль заняли так много места, что я думал, для жизни его уже не останется. Но смертельно раненные люди становятся на ноги, и я начинаю верить в чудо. За время АТО из более чем двух тысяч раненых мы не смогли спасти двадцать — тех, кого привезли уже в состоянии клинической смерти. 99 процентов спасенных во время войны — уникальный даже по европейским меркам показатель.
Когда боевые действия на востоке только начинались, опыта работы с ранеными у хирургов не было практически никакого. Прошло три года, и теперь уже в больницу имени Мечникова зачастую звонят из Европы и просят совета. Но не это для врачей клиники главный показатель. Предмет гордости — такие пациенты, как боец 93-й бригады с позывным «Титановый Джексон».
В больницу 25-летнего пулеметчика Евгения Терехова привезли в безнадежном состоянии — с раздробленным черепом и буквально нашпигованного осколками, один из которых застрял в двух миллиметрах от главной мозговой артерии. Из головы и тела находящегося в коме пациента хирурги извлекли 83 (!) металлических предмета, 30 еще осталось, а разрушенную лобную часть пришлось закрыть титановой пластиной. Женя после выписки баллотировался в мэры Павлограда, занял второе место, стал начальником управления по вопросам АТО мэрии Днепра, а недавно женился на певице Наталке Карпе.
Такие события Сергей Анатольевич принимает настолько близко к сердцу, словно речь идет о его детях. Помню, на одном из городских мероприятий, где присутствовали оба, врач и его пациент бросились на сцене в объятия друг друга.
О своей роли в спасении пациентов Сергей Рыженко никогда не рассказывает — только о коллегах, которые научились делать невозможное. Но, кроме того, что он врач с тридцатилетним стажем, доктор медицинских наук, профессор и автор более чем пятидесяти монографий, он еще и очень неравнодушный человек.
— Плакать, правда, не приходилось, но слезы глотаю постоянно, — признается Сергей Анатольевич. — Невозможно без боли смотреть на людские мучения. То, что мы видим, ничто по сравнению с тем, что мы чувствуем. А вот когда пациенты выздоравливают, это такая радость. Бывает, за ночь поступает пять — десять раненых — и все в коме. А на следующий день после операции половина из них уже общаются…
Я веду дневник особых случаев — просто записываю впечатления. Жизнь порой такие сюжеты выдает, что нарочно не придумаешь. Недавно поступил офицер с практически оторванной ногой. Все было перебито — кости, сосуды. Ни в одной больнице ее не спасли бы. Невеста узнала — перестала отвечать на звонки. Но врачи сделали невозможное и ногу сохранили. Он, хоть и с палочкой, начал ходить, получил орден за боевые заслуги, внеочередное звание полковника и даже встретил новую любовь. В больнице только и разговоров было об этом. Медиков такой успех стимулирует лучше премии.
Хотя и материальное поощрение не помешало бы. Люди работают даже не на пределе, а за пределом человеческих возможностей. Сумасшедшее напряжение, длящееся уже три года, держится только на чувстве долга. Ведь зарплаты у наших медиков такие же, как в рядовой областной больнице, где за тяжелые случаи врачи просто не берутся.
Сейчас, когда энтузиазм меценатов и волонтеров поугас, для главврача на первое место выходит его административная функция. А это такой кусок работы, который у другого руководителя отнял бы все время без остатка. Но депутату Днепропетровского областного совета Сергею Рыженко пороги обивать не приходится. Во-первых, авторитет Сергея Анатольевича настолько высок, что любая его просьба находит отклик у областного руководства. А во-вторых, руководители области — губернатор Валентин Резниченко и глава облсовета Глеб Прыгунов — часто даже не ждут просьб руководителя главной прифронтовой больницы. В конце 2016 года почти миллион гривен из областного бюджета было выделено на эндопротезирование 38 льготников. У больницы появились мощное рентгеновское оборудование, новые ангиограф и спиральный компьютерный томограф, восемь аппаратов искусственной вентиляции легких. А значит, возросли шансы на спасение раненых. Разве что пришлось попросить о материальном поощрении падающих с ног медиков — 37 сотрудников больницы получили в подарок денежные сертификаты.
— Нынешняя война не зря называется гибридной: противник очень подлый, коварный, лишенный воинской чести и каких-то общепризнанных гуманных принципов, — вздыхает Сергей Анатольевич. — Поэтому среди раненых и погибших много медиков. Враг бьет даже по санитарным машинам. А 90 процентов доставляемых из зоны АТО пациентов имеют тяжелейшие минно-взрывные ранения от растяжек, запрещенных вооружений, заложенных на нейтральной территории мин. Взрыв под ногами — это грязь в ранах, стопроцентное инфицирование, которое бывает опаснее самой раны. Но мы уже преодолели растерянность. Полевая медицина настолько усовершенствовалась, что к нам уже не привозят грязных, в обгоревшей одежде, нашпигованных землей людей. Все раны обрабатываются еще на передовой, в полевых госпиталях оказывается очень квалифицированная помощь. Да и наш коллектив приобрел не просто опыт, а создал четкую систему спасения, в которой даже не поймешь, чего больше — знаний или интуиции.
Чаще всего в операционной над одним пациентом одновременно трудятся несколько бригад хирургов, потому что ранений много и все опасны для жизни. Но бывает, что одновременно не получается, и надо выбирать, что оперировать сначала, а что потом. К примеру, Дмитрий поступил в состоянии комы — одна нога оторвана, на другой началась гангрена, осколки в животе, затылке, плече. Пятнадцать часов его по очереди оперировали нейрохирурги, полостные и сосудистые хирурги, травматологи. Тут и применяются наработанные за три года навыки.
Понять, насколько напряженно работает сегодня больница и ее главный врач, можно хотя бы по тому, что здесь развернуты пять реанимационных отделений, а вместо прежних двадцати аппаратов искусственной вентиляции легких установлены семьдесят. И тех не хватает в дни, когда поток раненых нарастает, как лавина. Так было во время Иловайской трагедии, Дебальцевского котла. И врачи с ужасом ждут, что такое может повториться.
— Для нас время разделилось на до и после войны, — говорит Сергей Анатольевич. — У меня сейчас никто даже не просит положенный по закону отпуск. Максимум люди отпрашиваются на неделю отдохнуть. Я сам за три года отлучался из больницы только на медицинский конгресс. Мой заместитель Юрий Скребец все свои отпуска проводит на передовой, в полевом госпитале, был даже ранен.
Подводя итоги каждого дня, Сергей Анатольевич с надеждой думает: может, этот раненый последний? А уж если сутки проходят без воя сирены, ночных операций, раскладушки в кабинете, он не может отделаться от шальной мысли: а вдруг война закончилась и кровавый конвейер наконец-то остановился? Но за окном опять завывает «неотложка».
Фото автора