Сорок лет назад знаменитый режиссер стал руководителем Таганки
За сорок лет о Таганке, празднующей в эти дни юбилей, написали столько, что любая попытка сказать новое слово о театре обречена стать повторением пройденного. Но как отказать себе в удовольствии еще разок послушать избранное из уст отца-основателя? И начали мы с Юрием Петровичем с разглядывания надписей на стенах в ставшем музеем кабинете бессменного худрука…
-- Кто первым принялся марать стены у вас, Юрий Петрович?
-- Андрей Вознесенский. Оставил автограф: «Все богини, как поганки, перед бабами с Таганки».
-- А почему писал не в книге отзывов и предложений, как порядочный?
-- Так это же Андрей! Размахнулся, разве остановишь? Одно слово: поэт! А потом пошло-поехало… Через некоторое время в театр нанес визит товарищ Гришин… Помните главного московского партийного босса? Ему активно не понравилось строчка Вознесенского. Мол, что за оскорбление советских женщин? Он даже слегка переиначил слова Андрея: «Все гражданки, как поганки, перед примами Таганки». На мой взгляд, получилось получше, чем у Вознесенского… Потом Гришин присмотрелся повнимательнее, увидел автографы членов политбюро компартий Германии, Италии и чуть остыл. Опять напрягся, заметив иероглифы: «Китайцы?» У СССР тогда были сложные отношения с Пекином. Нет, говорю, японцы. «Сделайте мне переводы, что тут написано». И все же Гришин остался недоволен увиденным, собирал партактив, где обсуждался злободневный вопрос о том, что кабинет руководителя театра на Таганке напоминает сортир, ибо исписан похабными фразами… Но процесс уже набрал ход. К этим стенам многие руку приложили.
-- Никому не отказывали в праве увековечиться?
-- Если человек хочет высказаться, зачем же мешать? Кабинет, сами видите, большой, места всем хватит, пусть пишут… Вот Березовский отметился, вот Лужков, вот этот… как его?.. главный рубильник, а в прошлом ваучеризатор страны…
-- Чубайс?
-- Ну да!
-- И Ходорковский есть?
-- Кого нет, того нет. Видимо, не театрал. Прежде к нам не захаживал, а теперь уж не знаю, придет ли. Через сколько лет…
-- Вы его письмо о кризисе либерализма в России читали?
-- Да, но сейчас ведь авторство подвергается сомнению: Ходорковский писал статью или кто-то другой… Был бы здесь автограф, могли бы провести почерковедческую экспертизу, сравнить… Откровенно говоря, история с арестом олигарха и все, что последовало после, мне не по душе. Есть закон, его букве и надо следовать, не устраивая политический спектакль. Это в равной степени относится к обеим сторонам конфликта. Никогда не скрывал отношения к советскому режиму, хотя образ диссидента мне и создали искусственно. Так вот: при всей нелюбви к тоталитаризму должен предостеречь от модных ныне спекуляций на тему 1937 года. Мол, потянуло знакомым ветерком, в воздухе запахло репрессиями. Глупости! В отличие от обладателей обостренного обоняния, я лишен необходимости что-либо сочинять, поскольку в 37-м мне было двадцать лет. Все прекрасно помню! Возврат в прошлое невозможен, хотя, подозреваю, многие этого хотели бы. Подобные игры огнеопасны! Страна в момент вспыхнет, как несчастный Манеж. Только голые стены останутся… Хорошо, хоть президент осудил предложенный депутатами закон о запрете митингов и демонстраций. Впрочем, не сомневался, Путин именно так и поступит…
Но вы увели меня в сторону вопросом о Ходорковском. Автографы больше не интересуют? На этих стенах много знакомых имен найдете. Ахмадулина, Окуджава, Евтушенко, Искандер… Это Эрнст Неизвестный нарисовал перед эмиграцией. Меня потом даже вызывали на Лубянку: «Что же ваш приятель сбежал в Америку? Мы с ним так мило побеседовали». Я предположил: видимо, чересчур мило…
-- А Путин к вам наведывался?
-- Дважды. Видите его руку? Чуть ниже портрета Пушкина. «Вне времени и пространства -- один восторг. Это Таганка».
-- Почти стихи. Белые.
-- Сперва посмотрел спектакль «Высоцкий», а потом приехал на 65-летие тезки, Владимира Семеновича. Обошел весь театр, заглянул даже в Володину гримерку…
-- Типа поклонник?
-- Надо понимать. Иначе зачем бы приходил?
-- А вот вы не слишком ценили Высоцкого как артиста.
-- Неточно цитируете, я говорил вам, что для меня Володя важнее в качестве поэта.
-- Тогда зачем дали ему не самую простую роль Гамлета?
-- Именно по той причине, что он поэт! Начальство возражало: какой-то хрипатый будет изображать принца…
-- А на киносъемки легко его отпускали?
-- Да он и не спрашивал разрешения! Помните, как у Булгакова в «Театральном романе»: актеры любят любую власть, особенно денежную… У меня с Володей были сложные отношения, но, пожалуй, я единственный, кого он хоть как-то слушался…
Не позволял его затоптать. Никому не давал. Что Высоцкого не стало, узнал от Давида Боровского, знаменитого театрального художника. Он пришел ко мне домой в пять утра и сказал: «Вот и закончились ваши распри с актерами из-за Володи… » Конечно, Высоцкого ревновали, терзали меня вопросами: почему ему можно, а нам нет?… Впрочем, это обычная бодяга…
-- Про автографы поговорили, про Высоцкого тоже. Еще хочу взглянуть на легендарный фонарик, которым вы на репетициях светите.
-- Да вот он! Обычный, армейский. С фронта остался. Горит разными цветами. Если зажигаю красный, значит, играли плохо, пожалуйте на дополнительную репетицию. Зеленый цвет -- самый желанный для артистов: все в норме. Я же целую систему знаков и сигналов разработал!
-- Кто вас надоумил на этот луч света в темном царстве?
-- Сам! Петр Капица смотрел постановку «Доброго человека из Сезуана» еще в Щукинском училище. Я стоял в проходе и водил лучом по сцене. Капица спросил в антракте у сыновей: «А кто этот человек с фонарем?» Андрей с Сергеем объяснили: это и есть режиссер…
-- На ваше сокровище артисты никогда не покушались?
-- Как-то украли, но потом все же вернули. Видно, совестно стало… Конечно, без фонаря им было бы спокойнее, однако я комфортной жизни на сцене никому не обещал. Однажды, помню, играли «Десять дней, которые потрясли мир». Там есть сцена, в которой участвуют все актеры театра. Я переоделся в солдата и вышел вместе с другими в массовке. Стал сзади и наблюдал за игрой -- кто халтурит, кто безобразничает. В итоге меня засекли, но было поздно: я уже принял решение о сверхплановой репетиции.
-- Вы долго -- несколько десятилетий -- не играли на сцене, но в 98-м взялись за старое, исполнив роль Сталина в «Шарашке». Почему вдруг выбрали этого персонажа?
-- Хотел сделать приятное Солженицыну. Александр Исаевич с семьей был у нас в день восьмидесятилетия. Есть и вторая причина. Спектакль закручен вокруг фигуры Хозяина. Понятно, кто правил СССР…
-- Как ясно и то, что эту роль мог сыграть лишь хозяин Таганки…
-- Что бы актеры ни говорили у меня за спиной, никто не оспаривает: главный в доме -- Любимов. Я оставался таковым, даже будучи выкинутым из страны, вытолкнутым в эмиграцию. Как говорили обэриуты, о которых готовлю премьеру к юбилею театра, парадокс -- начало философствования…
За сорок лет заслужил право чувствовать себя здесь по-хозяйски. Срок более чем достаточный! И годы ведь выдались не самые спокойные. Трудно было всегда. Даже условием моего прихода на Таганку в 64-м стало обещание погасить долги прежнего руководства театра. На нас повесили семьдесят тысяч рублей -- большую сумму по тем временам. Приходилось играть по 520 спектаклей в год. Иногда давали по четыре представления за день. Тяжкий труд, поверьте… Но я не жалуюсь, нет. Всегда хватало ума относиться к жизни и к себе с иронией. Поэтому и книжку свою назвал «Записки старого трепача». Чукча не писатель, а читатель…
-- Переиздания были?
-- Официально два, но, по-моему, выходили подпольные тиражи. Даже за границу книга каким-то образом попала…
-- Новые главы добавлять не планируете?
-- Сделаю, если предложат хороший гонорар. Да, не скрываю: нужны деньги. Большая семья, приходится обо всех думать. Теща, Катина мама, живет в Будапеште, ей надо помогать. Правда, Петя, младший сын, приехал сейчас в Россию…
-- Он же почти не жил здесь.
-- Так получилось. А сейчас вот решил перебраться к нам, понимает: отец старый… Он молодец, пять языков знает -- английский, русский, венгерский, иврит, итальянский. Но родной все же английский, даже сны на нем видит…
-- Так и не приобщили сына к театру?
-- Нет, хотя он смешно изображает всякие сценки. Впрочем, и в детстве это делал, а я всегда внутренне противился, чтобы шел по моим стопам. В этом мы похожи с Юрием Андроповым. Главный чекист в свое время очень благодарил меня за то, что не взял его детей к себе в театр.
-- А они просились?
-- Каждый год смотрю всех желающих. Однажды пожаловали и андроповские отпрыски. Час с ними провозился, а потом отправил. Сказал: сперва получите образование, а потом уже идите в артисты. Рыдали, просили, жалко было, но я по два раза не повторяю.
-- Знали, кому отказывали?
-- Нет, но это ничего не поменяло бы. Поблажки делать не привык. Ни другим, ни себе…