Вспоминает поэтесса Ирина Сеник, политзаключенная с самым большим в Украине сроком -- 34 года!..
30 лет назад зима в Украине была необычайно щедрой на аресты среди интеллигенции. В январе 1972-го взяли Василя Стуса, Евгена Сверстюка, Ивана Дзюбу, Ивана Свитличного… (список, увы, очень долог). А вскоре пришел черед политзэков со стажем. Поэтессу Ирину Сеник, члена Украинской Хельсинской спилки, арестовали прямо на работе -- в ивано-франковской поликлинике.
После 10 лет сибирской каторги и 13 лет ссылки, побыв всего четыре года на воле, она снова оказалась за решеткой. Но и в лагерях умудрялась сочинять лирические стихи (составившие 5 сборников) и создавать оригинальные вышивки -- 1500 узоров! За неукротимый нрав подруги по лагерю прозвали ее «електрична Iрка». «Я очень редко плакала», -- говорит сегодня пани Ирина. Стоит ли удивляться, что даже Борислав, город, в котором она живет, -- смеется…
-- Да, «Борислав смiється»! А дом вы найдете легко, он один такой, -- напутствовала меня по телефону Ирина Сеник. И правда, любой из жителей Борислава, прославившегося повестью Ивана Франко, покажет, как пройти к «серому дому». В нем сейчас живут несколько семей, а раньше была контора нефтезавода, описанная классиком (похоже, с тех времен это мрачноватое здание не ремонтировалось).
… Все богатство в квартире Ирины Сеник -- книги, рукописи, вышивки. Да еще старенькая швейная машинка «Зингер». Только ни шить-вышивать, ни читать-писать хозяйке пока нельзя: чтобы не утомлять после операции один зрячий глаз. И это вынужденное безделье для нее -- сущее мучение.
-- Вот начала писать воспоминания, -- показывает она пять школьных тетрадок в клеточку, исписанных бисерными буковками, словно узором вышивки. -- А когда закончу, не знаю…
-- Пани Ирина, получается, что вы живете на 101-м километре от родного Львова?
-- Во Львов мне дорога была заказана после первого срока. Я поселилась в Ивано-Франковске. А когда второй раз вышла на волю, мне было запрещено жить в областных центрах. Судьба привела в Борислав. Слава Богу, отсюда все-таки ближе ко Львову, чем из Сибири или Мордовии.
… Того Львова, с которым Ирина Сеник рассталась в 1944-м, уже нет. Там еще была жива ее семья, был дом, белая скатерть на столе, любимое Иринино лакомство -- вареники с черникой (недаром мама готовила их на крестины младшей дочки). И первая поэма, написанная в 10 лет (конечно, о Довбуше -- мог ли быть другой герой у дочери «українського сiчового стрiльця», воевавшего за Киев в 1918 году?).
Еще была украинская гимназия (платная, но родители предпочли ее бесплатной польской школе), а в ней строгая учительница рукоделия и рисования пани Сидорович. Увидев неумелую вышивку Ирины, она сказала: «Панна Сеник! За такую работу и «двойки» жалко. Но поскольку вы очень хорошая ученица, плохую оценку вам не поставлю».
-- А мне так стыдно было за незаслуженную отметку! -- вспоминает пани Ирина. -- Через много лет я разыскала свою учительницу. Она узнала меня сразу же -- у старых учителей такая хорошая память! «О, панна Сеник! А почему вы без сестры?» «Сестра осталась в Сибири, -- говорю. -- А я пришла к вам за реабилитацией. Посмотрите мои вышивки… » «Да, я зря оценок не ставила», -- только и сказала она. И мы обе расплакалась…
-- Вам часто приходилось плакать?
-- Нет, очень редко… Разве что во львовской тюрьме. В камере, куда меня закинули (ходить после побоев я не могла), все женщины украдкой вышивали. Дали и мне лоскуток, иголку с ниткой. Как увидела соседка, что у меня вышло, ужаснулась: «В жизни такой некрасивой вышивки не видела!» Вот тогда я и заплакала… Заступилась за меня монахиня сестра Ирина и за три дня научила, как нужно вышивать «низинкою», «верховинкою», «стегнiвочкою». У меня сохранилась первая тюремная салфетка -- вышила ее на кусочке марли. Медсестра тогда пожалела, что лежу на цементе, и дала марлю. Тайком от врача. Врач ведь объявила: «Мы таких сволочей не лечим!»
«Эх, Колыма, Колыма, лучшая в мире планета! Двенадцать месяцев зима, а остальное лето», -- весело напевал в перерыве между экзекуциями следователь Федоров. Ирине Сеник выпала тогда не Колыма, а Восточная Сибирь--Тайшет, седьмой Озерлаг. По статье 11-й -- «принадлежность к организации украинских националистов» -- прошла вся их семья: Ирину арестовали вслед за старшей сестрой -- Леней (Леонидой), а позже забрали маму с отцом и младшего брата. Всех «растасовали» по разным лагерям. Леню и родителей соединила только смерть -- их похоронили на одном кладбище для ссыльных в Анжеро-Судженске Кемеровской области.
Буквально накануне первого ареста Ирина закончила поэму -- стихотворное переложение повести Ольги Кобылянской «У недiлю рано зiлля копала». Рукопись изъяли при обыске.
-- Жаль мне было этой поэмы!
-- А себя не жаль? Вам ведь тогда еще и 19 лет не было…
-- Сперва, как только узнала, что везут меня в тюрьму СМЕРШа, сердце сжалось. Но потом вспомнила слова своего друга Богдана, он проходил по «процессу 59» (все участники этого процесса -- львовская молодежь, протестовавшая против репрессий в среде интеллигенции, гонений на украинскую церковь и культуру, начавшихся с приходом советской власти. -- Авт. ). «Наша идея -- сильнее побоев и пыток, сильнее смерти!» -- так он говорил.
Ну вот, подумала о моем любимом Богдане -- и страх исчез… Знаете, львовский профессор Янив в те годы написал о нашем поколении книжку -- «Дурнi дiти». Глупые, мол, дети, хотите лбом стенку прошибить! А мы жили идеей «збудувати Українську державу або загинути за неї!»
Я имела счастье видеть кардинала Шептицкого, когда работала в митрополичьей консистории. А в Красном Кресте познакомилась с подругой моей сестры, чудесной девушкой Наталкой Винныкив (ее потом, как и Олену Телигу, немцы расстреляли в Бабьем Яру). И никогда не покидала меня вера, что Украина -- будет!
Монахине, научившей ее вышивать, Ирина пообещала, что, пока сил хватит, она не расстанется с иголкой и нитками. В тайшетском лагере иголкой ей служила рыбная кость (зэков иногда «баловали» гнилой рыбой), нитки выдергивала из казенного платка. А еще ухитрялась сочинять стихи…
-- Ира -- это поэт милостью Божьей! -- говорит Нина Вирченко, отбывавшая срок в одном лагере с Ириной Сеник. Сегодня Нина Афанасьевна -- доктор физико-математических наук, профессор кафедры высшей математики Национального технического университета (КПИ), председатель научно-методического совета Всеукраинского общества политзаключенных и репрессированных. А полвека назад она была девчушкой-второкурсницей Киевского университета, в лагере украдкой чертившей на снегу математические формулы. Нина и Ирина дружат вот уже больше 50 лет.
-- Представьте: спецлагерь, ни радио, ни газет, ни одного печатного слова в зону не попадает, -- вспоминает Нина Афанасьевна. -- А Ирина каким-то чудом находит обрывки бумаги, делает крошечные блокнотики и пишет стихи. И вот очередной «шмон» в бараке. Ирця мигом прячет свои «захалявнi книжечки». Куда она их только не рассовывала! Даже в стенах находили и отбирали. Ира погрустит немного -- и опять оживает. Снова у нее бусинки слов и крестики узоров. За ее нрав мы прозвали ее «електрична Iрка»…
Женщины--заключенные строили тогда Байкало-Амурскую магистраль (ту самую «ударную комсомольскую стройку»). Лесоповал, каменоломни. Ежедневно по морозу 10 километров к месту работы и назад -- в барак. Заключенной Ирине Сеник в лагерной больнице на скорую руку сделали две операции на позвоночнике -- рана не заживала, гноилась, отказывали ноги. «Ничего, на каменном карьере вылечишься!» -- сказал врач.
Соседка по бараку, пожилая учительница, опекала Ирину -- то кусочек хлеба для нее припасет, то постирает. А перед отправкой Сеник в ссылку устроила ей встречу с местной гадалкой.
-- И вот что интересно: я сроду в ворожбу не верила, а тут поддалась на уговоры, -- вспоминает пани Ирина. -- Подошла к нашему бараку женщина -- худющая, глаза горят (как я выяснила потом, это была юрист из Варшавы, пани Ромейко). И говорит, не глядя на меня: «Из ссылки вас отвезут далеко-далеко, там будете на краю гибели. Но не думайте, что умрете, потому что должны еще один срок отсидеть… » И, знаете, все вышло точно так, как она предсказала!
«Далеко-далеко, на краю гибели» -- это Ленинград, туберкулезный институт, где профессор Коренев таки «собрал по частям» безнадежную пациентку. Ей удалили кровяные опухоли на позвоночнике. Врачи не гарантировали пациентке, что она выживет после операции, и взяли у нее расписку… Лежа, наглухо «задраенная» в гипсовый корсет, Ирина взмолилась: «Хочу ходить!» Профессор поворчал, что не видывал еще такой упрямой больной: «Вы постойте на ногах хоть пять минут, тогда поговорим!» Она простояла семь (целую вечность!). И стала заново учиться ходить.
Умирать ей было нельзя -- впереди был 1972 год и суд в Ивано-Франковске. Одного только не сказала гадалка: что борьбу Ирины с недугом ей… поставят в вину.
-- На суде прокурор возмущался: «Подсудимая скрыла от следствия, что является инвалидом», -- вспоминает пани Ирина. -- Пришлось им направить письмо «моему» следователю из тюрьмы СМЕРШа Федорову (он к тому времени перебрался в Саратов из Львова). И тот ответил: «Я не помню, бил ли я ее». Конечно, где ж ему запомнить, если через его руки проходили сотни девчат?..
В 1972-м к ней уже не применяли методов «физического воздействия», только вкрадчиво объясняли, что, дескать, следствию уже все известно, кроме одного: где вы взяли работу Ивана Дзюбы «Iнтернацiоналiзм чи русiфiкацiя?». Ирина Сеник пообещала ответить на этот вопрос в письменной форме. По такому случаю ей выдали бумагу и ручку. И наутро прокурор получил ее «показания»:
«… На розi Арбату -- ресторан «Прага». Але у мене до iншого спрага. Бiжу в книгарню букiнiстичну -- Може, придбаю щось фантастичне. Арбат вирує в години пiзнi, Крутяться типи i типчики рiзнi: Як тут спитати, сама не знаю -- Чи Мережковського хтось iз них має?
Є Мережковського -- «Цезар», «Христос», Але вiд цiн пробирає мороз. Аж раптом дядько: «Панночко люба! Дайте десятку -- i берiть Дзюбу. А на додаток, прелюба панно, Даю бесплатно «Реквiєм» Анни… »
Неизвестно уж, понял ли прокурор, что Анна -- это Ахматова, но «юмор» ситуации он оценил сполна. И наотрез отказал заключенной в ее просьбе -- дать в камеру иголку с нитками.
-- Я объявила голодовку. Через девять дней они сдались. И за ночь я вышила рушник одними черными нитками.
-- Слышала, что на суде вы были в строгом черном платье…
-- Да. Потому что с юности помню: во Львове судебный исполнитель заходил к родственникам арестованного накануне слушания дела и просил их передать в тюрьму фрак или черный костюм -- чтобы человек на суде имел приличный вид. Вот и мне нужно было выглядеть пристойно… Мне принесли из дому черное платье. Больше я его никогда не надевала…
Иина Сеник, к большому неудовольствию следователей, отказалась от услуг адвоката -- это давало ей право ознакомиться с материалами 15-томного (!) дела. И потребовать очной ставки со свидетелями. От своих показаний, среди которых было и такое: «Читала антисоветские стихи, размахивая руками и ногами», -- свидетели на суде отказывались.
Но… За все про все: за знакомство с Вячеславом Чорноволом, генералом Петром Григоренко и другими участниками правозащитного движения, а также за стихи, увидевшие свет в самиздате, Ирине Сеник дали шесть лет лагерей строгого режима и пять лет ссылки. Кроме статьи 62, ч. 2 (»антисоветская агитация и пропаганда») ей полагалась и статья 26-я: «особо опасная рецидивистка». В обвинительном заключении прокурор особо подчеркнул, что за свои преступления подсудимая заслуживает лишения свободы сроком на 15 лет. Но поскольку она является инвалидом, гуманный советский суд принял такое решение… Ирина Сеник поднялась со скамьи и сказала: «Дякую!»
… Хозяйка угощает меня фирменными бутербродами-»канапками» и кофе, а я прошу ее поделиться рецептами «лагерной кухни» 70-х годов. Оказывается, и на нарах в Мордовии изобретались кулинарные «шедевры».
-- Когда в барак поступали новенькие, мы старались их чем-то угостить, -- вспоминает пани Ирина. -- И как же они радовались, завидев наши «шкварочки»!
Чаще всего в лагере им давали гнилую капусту и свиную шкуру со щетиной. Капусту, как могли, промывали. А шкуру чистили, резали и делали «шкварочки». Личное изобретение Ирины Сеник -- «голубцы». Каким-то чудом ее старшие подруги, отбывавшие 25-летний срок, -- Катерина Зарицкая, Галина Дидык, Дарина Гусяк, Мария Пальчак -- раздобыли семена и посадили возле барака ревень. А Ирина придумала заворачивать в зеленый листочек холодную овсянку. «Голубцы» удавались на славу!
Господи, ну конечно, хотелось домашней еды. Но даже и положенных на строгом режиме двух бандеролей в год эти женщины не получали: будучи политзаключенными, они постоянно «нарушали режим». Настоящей роскошью казалась чашечка кофе.
-- Надийка Свитличная и Ирця Калинець говорят как-то: «Ой, оце б ми зараз кавкнули!» Ладно, думаю, я вам покажу, -- улыбается пани Ирина. -- И вышила обложку для книжечки с 20 рецептами приготовления кофе: красивая такая кофейная чашка, а рядом с ней козак и надпись: «Як не стає оковитої, просiть гостей каву пити!» Зову девчат: «Ось вам кава! Маєте книжечку -- подавайте далi. I щоб бiльше я не чула, що ви кавкнути хочете… »
Вышивала она обычно по ночам -- когда в оконце барака пробивался лунный свет. Глаз, конечно, не щадила. Вышила на полотне всем 13 православным христианкам из России по крестику. Бабуси отбывали уже третий срок, так и не отказавшись от мысли, что «советская власть -- не от Бога, а от сатаны». Нательные кресты у них в лагере отобрали, и они носили крестики, вышитые Ириной.
А всем своим девчатам она вышила по два воротничка с национальным узором, взамен лагерных номеров: «Пусть все знают, что мы -- украинки!» И еще создала почти 1000 вышивок, придумала десятки фасонов женских платьев. Рисовала узоры чаще всего на обратной стороне писем. Друзья специально писали ей на бумаге-»миллиметровке».
Как-то на Рождество приготовила всем в бараке в подарок вышивки: кому -- ангела на сером платке, кому -- рождественскую свечку на грубой рукавице. За это лагерное начальство в очередной раз отправило ее в карцер на 15 суток. «Думала, что уже не вернусь оттуда… Но узнали об этом хлопцы из соседней зоны -- Василько Стус, Славко Чорновил. Подняли шум. И на седьмые сутки меня, полуживую, привезли из карцера». Повезло…
Еще раз повезло Ирине во время ссылки в Казахстане: «по наследству» от прежнего ссыльного -- бывшего заместителя министра культуры Грузии Тодора Сцхиладзе -- досталось ей место уборщицы в гостинице. Правда, как «особо опасную рецидивистку» могли Ирину и «замариновать» в ссылке навечно. Но… тут снова везение: покойные друзья -- политзэки Катруся Зарицкая и Зенон Красивский -- рассказали об Ирине уже отбывшему свой срок доброму человеку. И Василий согласился забрать дотоле неизвестную ему женщину. Вместе и приехали в Борислав, прожили под одной крышей почти 15 лет. А два года назад Василия не стало… До недавних пор пенсия у Ирины Сеник была 39 гривен, сейчас, слава Богу, уже 89…
И еще -- о везении: по рисункам Ирины Сеник украинки, живущие в США, создали 50 оригинальных платьев. А потом 50 женщин сфотографировались в нарядах «от Сеник». Ни один кутюрье мира не имеет такой «коллекции»! Вот только в Украине ее мало кто видел. Да и уникальная книга Ирины Сеник «Бiла айстра любови», где представлены эти фотографии, ее вышивки и стихи, издавалась не нашими, а зарубежными меценатами.
-- Недавно по украинскому радио прозвучала передача об Ирине, -- говорит Нина Вирченко. -- Ведущая программы, Эмма Бобчук, рассказывала мне, что была масса звонков от слушателей. Позвонил и человек, представившийся бывшим работником КГБ. Сказал, что он потрясен, и что нужно на коленях просить прощения у такой женщины, как Ирина Сеник… Да, она -- «Героиня мира», только четыре женщины планеты удостоены этого звания Международной ассоциации женских организаций. Но я считаю, она прежде всего -- живая героиня Украины. К сожалению, без официального, так сказать, статуса.
-- Так уж сложилась жизнь, -- печально и светло улыбаясь, говорила мне на прощанье пани Ирина. -- Бог каждому дает свой крест -- по мере сил человека. Ни на кого я зла не держу, а те, кто вершил неправедные дела, просто должны покаяться…
«Цвiтуть криваво мої днi, Ступаю сердцем по стернi, Навколо регiт божевiльний. А я сьогоднi, Боже мiй, Мiй Боже, я сьогоднi вiльна!»
В своем письме к Нине Вирченко она как-то обмолвилась: «Материальная сторона жизни никогда не играла для меня роли… Для меня наслаждение -- это цветы, поэзия, вышивка… » Белая астра -- один из любимейших ее цветков. Вот и свою книгу-исповедь, посвященную маме, она назвала «Бiла айстра любови». Почему астра, а не роза, которая считается символом любви? Наверное, потому, что роскошная и капризная роза не выносит непогоды. А астре холода нипочем. Этот стойкий, чистый цветок и в ненастье цветет.