Сегодня праправнучке последнего кошевого Запорожской сети исполнилось бы 90 лет
Надежда Ник-Калнышевская, праправнучка последнего кошевого Запорожской Сечи Петра Калнышевского, ушла от нас недавно, немного не дожив до своего 90-летия.
Она не знала места своего рождения -- мать ее бросила и уехала с театром Синельникова на гастроли. Сначала девочку подобрал священник, затем она попала в семью к родственникам. Муж тети был военным царской армии, и жили они тогда в Виннице. Как только началась революция, они уехали за границу, передав маленькую Наденьку знакомому, тоже военному. Родственники думали, что этот переворот временный и надеялись вернуться, но не сложилось… До поступления в студию при Театре русской драмы в Киеве девушке пришлось поработать курьером. После окончания студии она некоторое время играла в передвижном театре, потом поступила в Театральный институт им. М. Лысенко. Затем актрису пригласили в только что созданный Киевский театр Красной Армии, а затем в Киевскую филармонию.
Надежде Александровне часто приходилось встречаться с известными писателями и выступать с актерами того времени. До последних дней у нее была прекрасная память, и она охотно рассказывала о тех замечательных людях, о том невозвратном времени…
Ехали мы в Чернигов, Павло Тычина, Иван Паторжинский, я и квартет музыкантов. Стояли на перроне в ожидании поезда. Рядом с нами оказалась женщина с двумя бидонами молока. Когда подошел поезд, Тычина, как галантный человек, увидев, что женщина пытается поднять эти бидоны, хотел ей помочь и случайно перевернул их прямо на женщину. Боже мой, что тут началось, -- она набросилась на Тычину с проклятиями. Тут вмешался Паторжинский:
-- Как вы можете так ругаться? Ведь это знаменитый поэт.
-- А ты чего лезешь? -- набросилась на него женщина, и понеслось.
Я не выдержала и заступилась за Ивана Сергеевича.
-- И ты туда же, цуценя? -- не унималась женщина. Досталось от нее и квартету музыкантов, они за меня заступились. Уже оказавшись в купе, мы долго смеялись…
Однажды к Тычине подошел незнакомый человек и пожаловался, что у него нет квартиры. Тычина пообещал, что, когда получит гонорар, поможет купить ему квартиру. Так тот проситель звонил поэту чуть ли не ежедневно, и Павло Григорьевич ни разу не нагрубил ему.
А вот с Максимом Рыльским мы, можно сказать, дружили по-настоящему. Я часто бывала у него дома. Ведь это он рассказал мне, что я праправнучка последнего кошевого Калнышевского. А у его потомка, то есть моего деда, регента Владимирского собора, Рыльский пел в хоре.
Никогда не забуду вечер Максима Рыльского в Киевской филармонии. Был полный зал. В первом ряду сидели представители ЦК. По сценарию, когда откроется дверь и появится юбиляр, я должна была сказать несколько слов со сцены. Потом оркестр заиграет туш, а представители власти идут навстречу. Все в напряжении. Вот открывается дверь, грянул оркестр, но входит жена Рыльского. Она была в недоумении -- ее муж куда-то исчез. Когда трижды оркестр сыграл туш, наконец, показался Максим Тадеевич. Он шел уже довольно нетвердой походкой. Представители правительства быстро подбежали к поэту, окружили его и, передавая из рук в руки, усадили на предназначенное место. На сцену в тот вечер он уже не выходил.
Вспоминаю встречи с Александром Корнейчуком. Как-то мы поехали в его родное село Христиновку. С поезда нас встретили на машине «М-1» (»эмка»), тогда они только появились. Но по дороге машина застряла в болоте, и пришлось брать в селе волы, чтобы ее вытащить. По этому поводу Корнейчук шутил, что мы приехали не на «М-1», а на «му-2». Нам устроили теплый прием и, увидев стол с большим количеством спиртного, Александр Евдокимович попросил меня, чтобы я сыграла роль его жены и запрещала ему пить. Он тогда был болен. Я так старалась, что все поверили в это, и когда уже надо было идти в гостиницу, вместо нее нам предложили отдельную комнату в частном доме. Когда мы туда зашли, то увидели, что в комнате стояли стол, два стула и… одна кровать. Долго мы потом смеялись, вспоминая тот случай.
Из Киева в Черновцы поехала целая делегация во главе с членами правительства. Концерт шел в областном театре, я была ведущей. У Ольги Юлиановны были уже парализованы ноги, и она не могла прийти в театр на концерт. Потому включили радиотрансляцию, и писательница слушала его дома по радио. На второй день Кобылянская пригласила нас всех к себе домой. Был прекрасный стол, много теплых слов было сказано. Молодой художник, который нарисовал портрет писательницы, был так взволнован, что начал свою речь так: «Дорогая Юлиана Кобыляновна… извините, Кобыляна Юлиановна… » Он покраснел, на глазах у него выступили слезы, но так и не смог закончить свою речь. Все еле удерживались от смеха.
А с Оксаной Петрусенко мне посчастливилось поехать в Западную Украину в 1939 году. Во Львове нас обстреляли, пришлось спрятаться под автобус. Ночевали мы с ней в одной комнате, боялись даже выйти на улицу. Одновременно с нами во Львов приехал Сергей Лемешев. Он пригласил нас к себе в гости, но, видимо, не дождавшись нас, пришел к нам сам. Это был незабываемый вечер! Петрусенко с Лемешевым пели дуэтом арии из опер, украинские и русские песни. Сергей Яковлевич после каждого исполнения целовал Оксану Андреевну и все время повторял: «Бриллиант из бриллиантов!»
Концерты во Львове прошли с огромнейшим успехом. Однажды после концерта к Оксане Петрусенко подошла довольно пожилая женщина, объяснилась в любви к ее таланту и пригласила к себе домой. Оксана Андреевна боялась, что это какой-то подвох, сказала, что мы придем вдвоем. Женщина настаивала, чтобы пришла одна Петрусенко. Певица была человеком отчаянным и, несмотря на все мои уговоры, все-таки направилась по адресу, предупредив меня: «Если к обеду не вернусь, поднимай всех на ноги!» Она вернулась вовремя. Как оказалось, та женщина когда-то была очень богатой, но после конфискации имущества у нее осталось единственное кольцо с бриллиантом, которое она и подарила Петрусенко. Но когда Оксана Андреевна возвращалась домой, по дороге к ней подошли двое неизвестных и, направив на нее пистолет, тут же конфисковали подарок.
Самые памятные мои воспоминания связаны с поездками на фронт в составе фронтовой бригады артистов. Никогда не забуду концерт в Воронеже. В то время Воронеж стал основной базой художественных коллективов, обслуживавших части Юго-Западного фронта. В столовой военторга, куда нас прикрепили, можно было встретить актеров всех жанров. Там же формировались и отправлялись на фронт новые части. Вот мы и решили, по инициативе Александра Довженко, объединиться с московской эстрадой и выступить перед солдатами, уходящими на фронт. Это было зимой 1942 года, был страшный мороз, а выступать надо было на улице, и некоторые артисты от выступления категорически отказались. Вступительное слово сказал Довженко, затем выступил конферансье Михаил Гаркави, я что-то прочитала, и вдруг к удивлению всех на импровизированной сцене появилась Лидия Андреевна Русланова в своем русском наряде. Не буду описывать, как принимали певицу, восторг был неописуемый. Пела она много, ее долго не отпускали слушатели. Но когда она зашла в помещение, которое служило нам как бы кулисами, где мы отогревались у буржуйки, я увидела Русланову такой, какая она в жизни, -- откровенной и прямой. Таких слов, с какими она обращалась к артистам, отказавшимся выступать, в словаре Даля не найдешь. И те, видно, зная ее крутой нрав, уже готовились к выходу на сцену. А Лидия Андреевна подсела к буржуйке и, отогревая свои посиневшие от холода руки, повторяла про себя: «Ребятки на смерть идут, а они, видите ли, боятся замерзнуть. Ишь ты, какие… » Посмотрела на меня, улыбнулась: «А мне холод нипочем. Я ведь еще в гражданскую солдатикам нашим пела. Вот сейчас отогреюсь и еще им что-нибудь спою».
Дружила я в те годы и с Виктором Платоновичем Некрасовым. Он ведь тоже заканчивал драматическую студию при Театре русской драмы в Киеве. Отзывчивый и благородный человек был, как и его мама. Единственное, не прочь был выпить и потому часто занимал деньги у меня. Тогда у меня много было концертов и в деньгах я не нуждалась, у меня даже домработница была. Некрасов занимал, а отдавать ему, по-видимому, было некогда, а может, и нечем, да я особенно на это и не рассчитывала. Он с таким мастерством занимал деньги, что я с удовольствием ему давала нужную сумму. Потом он уехал за границу. И лишь спустя какое-то время передал мне оттуда через своего знакомого приличную сумму долларов и записку: «Возвращаю должок».