В XIX веке мистические представления проходили публично, а прежде за подобные «штучки» городских колдунов отдавали под суд
В старину считалось, что лучшие колдуны выходили из запорожских казаков-характерников. Они часто бывали на Востоке, где и постигали секреты магии. В народе о них рассказывали невероятные вещи. Так, о знаменитом киевском разбойнике Голубе говорили, будто он держал в страхе все южные околицы города — от Голосеева до Шулявки, и никто не мог с ним справиться. Когда его ловили, он наводил на стражников чары и уходил от расплаты…
«Все тело его, руки и ноги, даже шею, заковали в железо, раскаленными клещами рвали на нем тело, а ему все равно — курит себе трубку и поет. Одно слово — характерник, — рассказывает киевское предание о колдуне-разбойнике. — Несколько раз бежал он из тюрьмы: тряхнет, бывало, цепями, и те, лопаясь, разлетаются на мелкие кусочки, будто их сделали из глины. Наконец, достал он мел из кармана, нарисовал на стене волка, сел на него, и поминай как звали! А стражник только рот раскрыл — Голуба будто в тюрьме и не было вовсе».
Мудрые магистратские советники, умевшие найти выход из самых безнадежных ситуаций, поразмыслив немного, распяли колдуна на кресте на Драбской горе над Подолом и «девять дней кормили селедкой, не давая ему ни капли воды, пока адские муки окончательно не добили характерника».
Николай Васильевич Гоголь в своих ранних повестях также нередко вспоминает о киевских колдунах. Пожалуй, даже чаще, чем о ведьмах. Все они у него из бывших военных — то есть казаков. В повести «Ночь перед Рождеством» это запорожец Пузатый Пацюк, в «Вечере накануне Ивана Купала» — отчаянный гуляка, «дьявол в человеческом образе» Басаврюк, в «Страшной мести» — предавшийся басурманам казак Петро. Кстати, последний проделывает со своим зятем-сотником ту же штуку, что и Голуб со стражниками: когда он сбежал из заточения, наведенные им чары развеялись, и все увидели, что «вместо него заковано в железо бревно».
Казаков-колдунов в народе звали также ведьмаками. В старые времена (еще до восстания Богдана Хмельницкого) они облюбовали Киев, и якобы их здесь было так много, что несведущие в истории люди порой утверждали: наш город вообще основан приспешниками сатаны и служит им резиденцией. Смутные отголоски преданий XVII-XVIII веков звучат в «Зверинецком ведьмаке» из рукописного сборника Александра Тулуба «Киев и его седая старина в народных сказаниях». «На том месте, где теперь Старый Город, — говорится там, — было несколько казацких землянок, а в них жили казаки-ведьмаки. Самый выдающийся из них жил на Зверинце».
Интересно, что сюжет о ведьмаке несколько напоминает «Страшную месть» Гоголя. В обоих произведениях тесть-колдун враждует с зятем — храбрым казаком, защитником украинской земли. Убивает его, истребляет свой род и бежит за пределы страны. Разница только в том, что зверинецкий ведьмак направляется в Персию, а гоголевский характерник находит свою смерть в Карпатах.
И «Страшная месть», и «Зверинецкий ведьмак» — произведения романтические. И судить по ним о киевских колдунах рискованно. Гораздо правдоподобнее описаны жизнь и повадки наших магов в архивных документах и материалах газет. Известный историк Алексей Андриевский нашел среди старых бумаг Киевского губернского правления материалы судебного процесса над одним из таких колдунов. Он служил поваром (кухарем) больничного монастыря лавры. Звали его Ивкой, или Иовом. Из материалов суда неизвестно, где он постиг искусство магии. Однако, судя по составу свидетелей на процессе, Ивка вращался среди киевских рейтаров — военных переводчиков, занимавшихся разведкой. После войны с Турцией они часто бывали в Стамбуле. Возможно, туда же ездил и Ивка и там на месте изучал приемы гипноза, порчи, сглаза и одурманивания людей. Как и все казаки-характерники, он любил шумные гулянки на свадьбах и, появляясь на них, поражал всех молодецкой удалью. Но безотчетное, искреннее веселье, что тешит христианскую душу, было чуждо его демоническому нутру. На пирушках он отравлял дружескую атмосферу ссорами и скандалами. На свадьбах очаровывал невест, чтобы зло посмеяться над женихом и его гостями.
Так же повел он себя на свадьбе портного Козьмы Иващенко на Печерске. Торжество состоялось в середине октября 1777 года. Было хорошо и весело, но на третий день явился (на правах близкого знакомого) Ивка, и все расстроилось. Как показал на следствии посаженный отец жениха, отставной рейтарский вахмистр Василий Жилин, гость, еще не переступив порога, летал в воздухе, переворачиваясь через голову, и что-то громко распевал. Все это он делал, чтобы покорить сердце давно уже приглянувшейся ему невесты Ульяны Алексеевой. Присутствующие пришли в изумление. Жених же, сидя за столом, возмутился и потребовал прекратить беснование. Колдун обиделся, повернулся и молча пошел со двора. Что он при этом сделал, никто не видел, только сразу после его ухода невесте «сделались весьма худые приключения, как-то: сперва бросание в большую тоску, а потом она кричала ужасно диким голосом». Жениху «свело руки и ноги, так что он не только действовать оными не мог, но сверх того ужасным и весьма странным голосом кричал». Гости не оставили в беде новобрачных. На Подол, где жил Ивка, послали мать жениха и вахмистра Жилина. С большим трудом уговорили они злодея забыть обиду и прекратить «зловредные коварства». Вернувшись на свадьбу, Ивка потребовал «печину» (жаркое), воды и земли, смешал все вместе, выпил и воткнул нож в порог. Потом выпил еще десять стаканов воды, громко крича после каждого «Ура!». Пострадавшим стало вроде легче.
Немилосердно мучил повар и жену другого своего знакомого — канцеляриста Кудрявцева. Он был в его доме на Святки, поздравлял, пел колядки и в то же время тайком напускал на хозяйку черные чары, от которых с ней приключилось странное «трясение» и нечто вроде падучей. Ее «подымало с пола немилосердным образом» и вновь кидало оземь. Дворовая девка Кудрявцевых Прасковья Иванова в ужасе выбежала из дома и оповестила соседей: жену канцеляриста Наталью Васильеву, подканцеляриста губернского правления Александра Сосницкого и двух рейтарских вахмистров — Ивана Козлова и Ивана Иевлева. Все они дали в полиции показания на лаврского кухаря. Но дальше дознания дело не пошло. О нем вспомнили лишь после новых скандалов, связанных с околдованием других печерских красавиц. На следствии Ивка «в чародействе не признавался, а только противу свидетелей (на очной ставке. — Авт. ) был примечен в перемене лица». По обычаю тех лет дела такого рода передавались из губернского правления на суд церковных властей. Так, очевидно, поступили и с делом кухаря-колдуна. Пришлось ему хлебать баланду вместе с еретиками, богоотступниками и закоренелыми грешниками в специальной лаврской тюрьме.
Ивка был, очевидно, последним колдуном Киева, который не скрывал от горожан дьявольской природы своего магического искусства. Другие его современники поступали тоньше, хитрее. Они старались прослыть людьми учеными и гуманными. Мудрец, странствующий по миру в поисках людей, жаждущих исцелений, богатств, секретов удачи, — типичная фигура XVIII века. Например, бродячий мистик Калиостро прослыл во многих столицах Европы (в том числе и в Петербурге) гуманнейшим человеком и великим чудотворцем.
К мирным магам полиция и церковь относились более-менее терпимо, но никому из них не удавалось надолго обосноваться в Киеве. Лишь в 1870-1880-х годах всеобщий интерес к спиритизму позволил просвещенным потомкам колдунов забыть страх перед гонениями и вновь выйти на люди. Они были встречены овациями. Праздное людское любопытство открыло им доступ на подмостки театров.
В 1889 году Киев посетила известная «повелительница духов» мистрисс Фей и продемонстрировала горожанам то, о чем они раньше знали лишь по книгам Гоголя. Например, все читали, как прыгали вареники в рот ленивого колдуна Пацюка. На сцене городского театра происходило, по сути, то же самое. «Стакан с водой, — писала пресса, — подпрыгивал к губам мистрисс Фей, чтобы избавить ее от труда наклоняться, и кольцо с колен перелетало в ухо, и ведро бесцеремонно нахлобучивалось на голову, и молоток приколачивал гвоздями доску к табурету, и ножницы вырезывали из бумаги куклу, и карандаш бойко прыгал по бумаге». Все это происходило с необычайной быстротой и на ярко освещенной сцене. Сама мистрисс Фей находилась под надзором избранных публикой контролеров. Она давала связывать себя по рукам и ногам, соглашалась сидеть во время представления в закрытой палатке. Скептики отслеживали каждое движение мистрисс Фей, но это не мешало духам делать свое дело. Говорили, будто это были души умерших. Иные доказывали, что загадочной иностранке помогали бесы.
Несколько лет спустя подобное повторилось на сцене театра во время магического сеанса некой мисс Аббот, «миниатюрной блондинки не первой молодости, с несколько изнуренным лицом и темными глазами, горящими лихорадочным блеском». Эта хрупкая женщина являла публике невероятную физическую силу. В ее присутствии даже самые сильные мужчины не могли удержать в руках легкий венский стул — едва она прикасалась к нему, как он тут же падал на пол. Стоя на одной ноге, колдунья предлагала потягаться с ней силой и протягивала зрителям обыкновенный бильярдный кий, но они не могли сдвинуть ее с места. Каким-то образом она управляла основой Ньютонова мира — силой гравитации. Под ее воздействием предметы то сильно теряли в весе, то становились невероятно тяжелыми. Это касалось также и тела самой мисс Аббот. Несколько крепких мужчин не могли поднять ее, взяв под локти. «Но когда пытавшийся поднять ее покрывал свои руки шелковыми платками, он поднимал мисс Аббот без всяких усилий». Вершиной магического искусства гастролерши был вольный полет по воздуху. Сама она не летала (очевидно, чтобы не прослыть ведьмой), уступая это удовольствие горожанам. «Мисс Аббот предложила одному из бывших на сцене сесть на стул, затем прикоснулась руками к голове сидевшего, и он вместе со стулом моментально поднялся вверх. Но экспериментаторша этим не ограничилась. Она усадила на большой стул пять человек и, слегка прикоснувшись к стулу, подняла всех их вместе».
Между неистовством лаврского повара Ивки и магическими сеансами на театральных подмостках XIX века особой разницы не было. В обоих случаях таинственные силы торжествовали победу над разумом. Но между волшебниками старых и новых времен все же существовало различие. Ивка и другие чернокнижники действовали как воители и разрушители основ христианского миропонимания. Мир, любовь и порядок среди людей были ненавистны им. Пользуясь людскими слабостями, они толкали на ложный путь, ожесточали, учили высокомерию и лжи. Маги XIX века шли иным путем. Они ничего не требовали и никому не угрожали. Напротив — развлекали, ублажали, разжигали праздное любопытство и… таки добивались своего. Вера во всемогущество творца и мудрое устройство сотворенного им мира была поколеблена… В XX веке научные эксперименты доказали возможность телепатии, то есть общения на расстоянии без вспомогательных приспособлений. Получил подтверждение и долго отрицаемый наукой феномен предсказания будущего, в том числе и предвидения во сне. На сегодня не доказано еще распознавание скрытых от глаз предметов (например, карт, положенных рубашкой вверх). Больше всего споров вызывал и вызывает телекинез — перемещение предметов одной лишь силой мысли. Очевидно, со временем двери иной, мистической, реальности раскроются так широко, как никогда прежде. Разум мало-помалу, шажок за шажком отступает перед напором древней магии. Но радоваться этому вряд ли стоит…