Известному литератору, заслуженному деятелю искусств Украины и России, 6 января исполнилось 60 лет
Без этого человека невозможно представить современное украинское искусство. Уже за одну только «Черешню» Микола Лукив заслуживает чуть ли не памятника при жизни.
Но песни — а их у Лукива уже более трехсот — это всего лишь часть поэтического творчества. За четыре с хвостиком десятилетия творческой деятельности Миколы Лукива его, так сказать, полное собрание сочинений составило 34 книги. А ведь Николай Владимирович — не вольный художник, предоставленный сам себе. После Киевского государственного университета работал в «Лiтературнiй Укра∙нi». И уже 25 лет является бессменным главным редактором журнала «Днiпро», активным общественным деятелем.
Наша с поэтом встреча состоялась в горячие для него дни подготовки к юбилейному творческому вечеру, который состоится 21 января в Национальной филармонии.
- Николай Владимирович, предыдущий творческий вечер с участием звезд украинской и зарубежной эстрады, посвященный вашему 50-летию, проводился во Дворце «Украина» — учреждении, более доступном для народа. Я помню, как светились лица зрителей — простых людей, приехавших из разных областей
- В этот раз на Дворец «Украина» у меня нет денег. Ходить с протянутой рукой не люблю. Один банк обещал выступить спонсором, а потом сказал: извини, кризис
- Выходит, настоящее искусство снова отдалилось от народа, и люди вынуждены слушать попсу вроде «чем выше любовь, тем ниже поцелуи»
- Ничего. Я оптимист. Настоящее искусство все равно пробьется. Народ же в основной массе мудр
- Скажите, а черешня действительно была?
- Конечно! У отца и мамы в моих родных Куманивцах на Виннитчине. Дикая, очень старая, раскидистая, словно дуб. Плоды мелкие, черные, горьковатые. Но начинали зреть рано. Потом как-то приезжаю — один пенек остался. Усохла, сказал отец. Пришлось спилить. А вскоре и мамы не стало. И я подумал: мы, дети, не ценим родителей при жизни, думаем, что они будут жить вечно. Затем написал стихотворение «Росте черешня в мами на городi». Оно попало в руки к Анатолию Горчинскому, к сожалению, уже покойному. Анатолий Аркадьевич положил мои слова на музыку. Мы не ожидали, что она станет настолько популярной. «Черешню» пели под гитару и Президент Кучма, и участники помаранчевой революции на Майдане, и зэки в тюрьмах, и даже хозяева курортной гостиницы в Египте.
Однажды во время предвыборной кампании (я был доверенным лицом кандидата в народные депутаты от Запорожья Бориса Олийныка) после напряженного рабочего дня мы ужинали в гостях у местного руководства. Под конец встречи Борис Ильич сказал: «Большое спасибо всем, кто помогал. Но хочу выпить также за здоровье вот этого молодого человека (показал на меня). Вы видели его в действии. Но главная примета, по которой все узнают его, — это то, что он является автором известной песни».
Напротив меня сидел руководитель местного общепита, уже хорошо подкрепился. Услыхав слова Олийныка, внимательно посмотрел на меня и спросил, показывая пальцем: так ты — это ты?! «Да, это я», — отвечаю. — «Не бреши!.. » Долго не мог поверить.
Как-то возвращаюсь в Киев поездом. Со мной в купе ехали три женщины. По радио звучала музыка. А мои спутницы начали разговор об украинской эстраде. Самая старшая, завуч школы, вдруг завела речь о Миколе Лукиве. Я себе помалкиваю. Но, когда, перечисляя произведения Лукива, то есть мои, эта дамочка приписала мне и песню «Я козачка твоя», которую пела Раиса Кириченко, поправляю ее: извините, это не его песня. «Да что вы мне рассказываете, я его лично знаю!» — говорит завуч тоном, не терпящим возражений.
Я не стал спорить с ней. Поезд прибыл на вокзал. Выходим из купе. И тут тихонько прошу ее на два слова, достаю свое редакционное удостоверение: «Поверьте, я счел бы за честь быть автором «Козачки», но я — Лукив » Женщина начала извиняться, приглашала выступить в школе
Само дерево до сих пор ищут те, кто приезжает на мою родину. Лет десять назад решил побывать там, став губернатором области, мой друг Анатолий Матвиенко, бывший секретарь ЦК комсомола Украины, а ныне народный депутат. А в нашем селе, расположенном вдали от шумных дорог, сроду никакое начальство не ступало. И вот губернатор заявился со свитой. Пошел дождь, дорогу расквасило.
Не доехав до дома моего отца метров сто, губернаторская машина застряла в грязи. Местный председатель колхоза пытался вытащить ее «бобиком». В конце концов трактором притащили к нашему двору.
Меня с ними не было. Отец, он тогда уже жил один, гостей не ждал. «Самогонка есть?» — спрашивает, поздоровавшись, Матвиенко. — «Не гоним», — отвечает батько, не зная, что у незнакомца на уме. «Ну, ничего, у нас все с собой», — улыбнулся гость, и на столе возникли коробки с выпивкой и закуской. «Ну так и у меня есть!» — сказал отец и достал бутыль.
Выпили, закусили. Кто-то из гостей предложил улицу, на которой прошли мои детство и юность, назвать моим именем. Все дружно поддержали. «Погодите, — говорит Матвиенко, — так Микола ж еще живой! Давайте лучше дорогу сюда проложим »
Мой прадед был очень зажиточным человеком, имел 34 десятины земли плюс 17 арендовал. А десятина — это 1,0925 гектара. Да пасека в 400 ульев! Обеспечивал продукцией пчеловодства все окрестные села. А в праздник Спаса каждого односельчанина угощал мисочкой меда. Его каменный дом до сих пор стоит на холме.
Дед же мой умер в голод, не дожив до нового урожая пару недель. Вот такие повороты случаются. Отец в 11 лет остался круглым сиротой. Пережил войну. Контуженным попал в плен. Его освободили американцы, предлагали остаться на Западе. Отказался.
А на Родине к бывшим военнопленным отношение, знаешь, было какое. Отца отправили на восстановление шахт Донбасса. Условия там были жуткие. Люди заболевали, десятками гибли в завалах. Но отцу повезло — в него влюбилась медичка из санчасти. Рискуя головой (ведь времена были сталинские), она приписала отцу болезнь, и его комиссовали, в 1948-м он вернулся в село, женился на моей маме, и через год родился я.
Отец удивил односельчан тем, что пол-огорода засадил яблонями, вишнями, сливами, черешнями Я помню, как помогал отцу сажать деревья. Отца уже нет, а сад до сих пор дает плоды.
Мама, как и отец, была простой малограмотной женщиной. Но прекрасно пела, вышивала, знала наизусть весь «Кобзарь»! При тусклом свете плошки читала мне баллады и поэмы Шевченко. Вот, наверное, откуда у меня хорошая память. От мамы.
Но вот однажды меня вызвали к декану — незабвенному Дмитру Прилюку. Смотрю: у него на столе наш альманах. Господи, да там же никакой политики, антисоветчины и в помине не было! «Почему «Чумацький шлях?» — спрашивает Прилюк. «Но это же символ Украины! — говорю. — Чумаки за солью ездили, а мы отправляемся за творческими достижениями » Все было бы хорошо, объяснил мне декан, если бы в это время в Канаде не вышла антисоветская, националистическая книга с таким же названием, о которой я и слыхом не слыхивал! «Ты, Миколо, учись. Но печатайся только в официальных изданиях, а такими делами лучше не занимайся » — посоветовал мудрый Прилюк.
Одного нашего сокурсника исключили из университета только за то, что у него нашли журнал «Новый мир» с повестью Солженицына «Один день Ивана Денисовича». И его судьба мне неизвестна. А хлопцы, стучавшие тогда на всех в КГБ, и сейчас живы-здоровы. Ну да Бог с ними, ты об этом не пиши, время такое было.
Позже Дмитрий Михайлович Прилюк попросил принести все, что я написал. Я ночь не спал, собрал все черновики, аккуратно переписывал от руки в толстую общую тетрадку с коленкоровой обложкой. О пишущей машинке тогда еще и не мечтал.
Прилюк оставил тетрадку у себя. Дескать, сейчас занят, потом почитаю.
Через некоторое время получаю письмо из издательства: ваш сборник будет готовиться к печати, просим привести рукопись в соответствие Оказывается, декан нашел время не только прочесть мои стихи, но и показать редактору. Так вышла моя первая книга. Вскоре меня приняли в Союз писателей, после окончания учебы взяли в «Лiтературну Укра∙ну», избрали делегатом XVII съезда ВЛКСМ.
Мои стихи нравились Борису Олийныку, Леониду Пастушенко, академику Леониду Новиченко, московским поэтам Михаилу Луконину, Юлии Друниной, патриарху нашей литературы Олесю Терентьевичу Гончару С внучкой Гончара Лесей в одном классе учился мой старшенький, Ярослав. Он сейчас живет в Лондоне, работает на Би-би-си. На родительские собрания Олесь Терентьевич не ходил, на них мы виделись с его супругой Валентиной Даниловной. Но Олесь Терентьевич мне звонил, поддерживал меня. И каждый наш разговор заканчивал словами: «Миколо, тiльки не зазнавайтесь »
А вот Павел Загребельный, в то время первый секретарь Союза, меня почему-то невзлюбил. Однажды на пленуме Союза писателей начал меня критиковать и аргументы свои подкрепил тем, что взял и прочел одно мое четверостишие задом наперед! Получилась абракадабра, конечно.
Меня же такая несправедливость задела. Это я с виду такой спокойный. Но, по семейным преданиям, среди моих предков были половцы. А их лучше не трогать. Окончились выступления. Прошу слово для реплики. И говорю, что мог бы прочесть задом наперед роман уважаемого Павла Архиповича, но это заняло бы слишком много времени и было бы неавторитетно. Я вам Пушкина прочту. И прочел четверостишие, которое воспринимается и так, и эдак. Народ захохотал. Загребельному же, конечно, это не понравилось.
После пленума ко мне подошел пожилой писатель, фронтовик: сынок, не спорь с Загребельным! Ты разве не знаешь, что он каждый день пьет чай со Щербицким? Что ты наделал? Ну и пусть, отвечаю. Зато совесть моя будет чиста, обиду не потерплю. День прошел, другой, третий Никто меня не трогал, старики зауважали.
- А в 90-е годы назначенный министром информации, книгоиздательства и полиграфии бывший председатель Гостелерадио Зиновий Кулик (увы, покойный) пригласил меня на должность замминистра, — вспоминает Микола Лукив. — Я согласился, вечером был представлен руководящему составу министерства. Моя кандидатура была согласована с Президентом Украины, которому оставалось подписать указ о моем назначении. И вдруг на следующее утро в одной из газет появляется заметка, в которой резко критикуется мое назначение. Дескать, какое отношение Лукив имеет к полиграфии?
Я к Кулику: ты читал? Читал, говорит, ну и что, не обращай внимания. А то, что в такой атмосфере, когда я еще ничего не успел сделать, а уже получаю ножи в спину, работать не желаю. Отзови указ. «Ты что, указ уже на столе!» Мы с Зиновием выпили две бутылки коньяка, но я все-таки убедил его в своей правоте. Даже опубликовал в одной из газет мое открытое письмо Президенту с объяснением, почему я вынужден отказаться от высокой должности. Кулик рассказывал, что Леонида Даниловича Кучму оно даже растрогало.
Когда Иван Михайлович Дзюба ушел с поста министра культуры, эту должность тоже начали предлагать мне. Слава Богу, и Борис Ильич Олийнык, и покойный Олесь Терентьевич Гончар защитили: «Ты поэт, зачем оно тебе, там пропадешь как художник »
- В этом случае никто не злословил за спиной?
- Вроде нет. А может, со временем я научился как-то не обращать внимания. А то каких только нелепых обвинений не приходилось слышать. В молодости кто-то распускал слухи, что я успешно продвигаюсь, потому что якобы являюсь зятем первого секретаря Винницкого обкома партии Таратуты и внебрачным сыном второго секретаря ЦК Компартии Украины Титаренко.
- Я помню суровый лик Титаренко. Что-то никак не похожи вы с «папашкой». А вот с супругой вашей Галиной Петровной — «дочерью секретаря обкома» — не мешало бы разобраться
- После восьмилетки я поступал в Немировское педагогическое училище. Математику знал хорошо, поэтому на экзамене с заданием справился раньше отведенного времени и бездельничал. Вдруг ко мне оборачивается девчонка с глазами, полными ужаса и мольбы: «У меня закончились чернила. Нельзя ли воспользоваться вашей ручкой?» Тогда шариковых ручек еще не было, так называемые автоматические заправляли из пузырьков чернилами.
А потом я увидел эти благодарные глаза — и навеки утонул в них, влюбился в нее. Нам было по пятнадцать лет. После училища пути разошлись — я поступил в Киев, Галя, кстати, тоже простая сельская девочка, — в Винницкий педагогический институт. Но переписывались, встречались, я ездил к ней на свидания. Потом поженились, вместе преодолели трудности. Тридцать девятый год живем в мире, согласии, любви. Теперь вместе уже внукам радуемся. Вот только младшего сына Романа все никак не женим. Ему уже тридцать, работает в Счетной палате при Верховной Раде. «Не хочу быть наивным, как ты, отец», — отвечает, когда пытаюсь говорить, что в его возрасте у меня уже было двое детей.
Моя Галина Петровна — филолог по образованию, человек с удивительным языковым чутьем, стала классным корректором и редактором. Очень мудрый человек, мой главный критик. Часто советуюсь с ней. Чуть ли не все наши классики просили, чтобы Галя читала и готовила их рукописи.
Кстати, это Галя заметила одну мою способность: все, что ни скажу чужим людям, хорошее или плохое, — позже сбывается! Стараюсь ни с кем не враждовать. Справедливую критику приемлю. Неправды же, подлости — не потерплю. Но, бывало, в сердцах выскажу — а потом у моего обидчика неприятности, которых я ему не желал.
Или такой случай. Еще в молодости мы снимали квартиру в Ирпене. Хозяева — прекрасные люди. Но хозяйка иногда, как это бывает, любила пилить мужа. «Ой, — однажды говорю ей в шутку, — берегите такого хорошего мужа, а то не ровен час » И что ты думаешь, через год они разбежались! Мы были потрясены, узнав эту новость.
А Галя говорит: «Это ты напророчил, научись держать язык за зубами!» И я вспомнил: моя прабабка Югина по маминой линии была, как нынче говорят, экстрасенсом — знахаркой, ворожеей, умела лечить людей травами, заговорами, предсказывала будущее, судьбы. О ее уникальных способностях до сих пор в селе помнят. Значит, мне по наследству кое-что передалось.
- Так вы бы могли на наших политиков влиять. Чтобы они принимали выгодные не им, а народу решения. В депутаты вас не зовут?
- Зовут. Я было даже возглавил список партии «Справедливость», по которому шли бывшие афганцы и другие порядочные мужики. Но выборы мы проиграли — плохо подготовились. Там много нюансов Нужны мешки денег. Я много полезного для себя почерпнул. Но главное, что понял: это не моя миссия.
Моя работа — это литература, журналистика.
- Вы считаете, что поэты и писатели в состоянии хотя бы затормозить сползание общества в пропасть?
- Не хочу быть безапелляционным. Но думаю, что одна из важнейших задач литературы — быть нравственным мерилом человеческой жизни. У нас ведь народ еще если кому и верит, то немножко священникам и немножко — литераторам.
- Удачи вам! Примите поздравления!
- Спасибо.