Об ужасах, через которые мариупольцы прошли весной 2022 года, уже много сказано и написано. Каждый рассказ о том периоде — это готовый сюжет для книги или фильма. Читатели/зрители будут рыдать, а авторы получат немалые гонорары. Однако, к сожалению, ни одно художественное произведение не отразит реальную страшную правду.
О том, что навсегда запечатлеется в памяти, — разговор с моим земляком, представителем того Донбасса, который обожаю. Евгению Дуброву 34 года. Родился и вырос в Торезе Донецкой области (теперь Чистяково). Когда началось полномасштабное вторжение, работал врачом-хирургом в областной больнице интенсивного лечения в Мариуполе.
— Евгений, каким для вас было утро 24 февраля?
— Я не очень верил, что вторжение будет, хотя в Telegram-каналах писали о том, что россияне подтягивают войска. Думал, что готовятся к какому-нибудь локальному обострению на Донбассе. Однако 23 февраля вечером позвонили мои знакомые из Донецка и сказали, что у них идет мобилизация. Что некоторых интернов забрали по дороге на работу, а врачей Института хирургии имени Гусака — прямо на рабочем месте.
В этот вечер у нас в супермаркетах были огромные очереди, а в обменных пунктах не было валюты. Ближе к ночи прочитал, что поднялась российская авиация и начали двигаться колонны. Вот тогда уже подумал, что, наверное, что-то будет.
Проснулся в пять утра от звука взрывов. В соцсетях писали о взрывах в разных городах Украины. Позже позвонил мой брат из Харькова и сказал, что там ужас. Понял, что началась большая война.
Сразу пошел в «АТБ». Меня удивило, что люди шли на рабочие автобусы как ни в чем не бывало. В магазине работала одна касса. Очередей вообще не было. Купил консервы и пак воды. Принес это все домой.
24 февраля у меня было суточное дежурство. Пришел на работу. Пятиминутку провели в штатном режиме. Сказали, что будем ждать распоряжений, что нужно провести инвентаризацию медикаментов, потому что возможно большое поступление раненых. И действительно, где-то в десять утра их начали привозить, потому что произошло попадание в какую-то воинскую часть или в подразделение ПВО. Не знаю, потому что тогда никто не спрашивал об этом. Но их было немного, поскольку основной поток шел в городскую больницу № 4, расположенную ближе к линии боевого столкновения. А гражданских начали везти где-то 27−28 февраля, когда линия фронта подходила все ближе и ближе, а обстрелы города стали более массированными.
Скажу, что гражданские иногда вели себя, извините, по-дебильному.
— То есть?
— Объясняю. У людей не было критики в этой ситуации. К примеру, во время обстрела трое ребят вышли поиграть в футбол. В них попал снаряд. Всех привезли к нам. Или люди решили пойти в магазин (они тогда еще функционировали), когда была атака. Или увидели, что горит магазин, надо же побежать и что-то взять там даром. А в этот магазин прилетело снова. И мы их потом штопали.
— Известно, что врачей катастрофически не хватало.
— В первый день не приехали некоторые наши медсестры, проживавшие в селах рядом с Мариуполем. Врачи поначалу преимущественно были все. Однако потом каждый день некоторые шли ночевать домой и на работу уже не возвращались. Так случилось, что на 2−3 марта, уже не помню точно, я в своем отделении остался один. Затем на помощь пришла врач-интерн.
Люди работали на энтузиазме. К сожалению, некоторые остались на той стороне. На многих из них по факту держалась хирургия Мариуполя в то тяжелое время. Они вытащили все. Приведу только один пример. Александр Владимирович Лапа вообще пенсионер. Можно было сказать: «Дед, что тебя здесь делать? Чеши домой и смотри телевизор». Но он сортировал больных, проводил довольно сложные операции, даже какие-то реконструктивные.
Четко помню, когда понял, что надвигается катастрофа. Это было 28 февраля. Один военный мне сказал, что кольцо вокруг Мариуполя закрылось, и мы сейчас находимся в огненном мешке. Тогда мы отправили медицинскую эвакуацию на Днепр. И этот медевак вернулся. Выезда уже не было.
Первая моя мысль: мы 100% столкнемся с дефицитом медикаментов. Хотя военные сначала принесли нам несколько ящиков цефтриаксона (это антибиотик), а мы сделали большую стерилизацию расходного материала (бинты, марля). То есть готовились к поступлению большого количества пациентов. Так и вышло. Постепенно все бригады хирургов и травматологов были привлечены, а наши профессиональные границы были немного размыты.
Однажды меня позвали в операционную: «Сделаешь ампутацию?» — «Да, сделаю». Ассистентами были врач-уролог Денис Козлов и врач-травматолог из поликлиники. Я замылся, и мы прооперировали человека. А потом у меня от этих ампутаций даже крыша ехала. Просто сплошные ампутации. Это было ужасно.
Читайте также: «Трупы на деревьях и земле, куски человеческой плоти, братские могилы», — врач-интерн об аде в Мариуполе
— Понятно, что у вас был конвейер. Однако, наверное, есть пациенты, которых будете помнить всю жизнь?
— Да, действительно, некоторые остались навсегда в памяти. Например, несколько военных, которым, кстати, я очень благодарен, потому что не имел опыта, как себя вести во время активных боевых действий. Они меня проконсультировали: «Там ты ставишь баррикаду, здесь надо сместить людей, здесь будут разлетаться обломки, а здесь не должно вас задеть». Это первый момент.
Второй момент. К нам в отделение попал пограничник. Молодой человек, 27 лет, атлетического телосложения. У него была травматическая ампутация обеих нижних конечностей и осколочное ранение органов брюшной полости. Затем еще добавилось осложнение — анаэробная гангрена культей нижних конечностей. Я видел, как этот человек за несколько дней просто высох.
Если сначала у нас была какая-то надежда на то, что мы его сможем вытащить, однако после 2 марта, когда не стало электроснабжения и воды, я понимал, что мы этого человека никогда не вылечим. Это очень страшное чувство для врача, что вы никак не можете повлиять на ситуацию. Вот лично ваше абсолютное бессилие.
Он скончался. Забегая вперед, скажу, что этот военный спас других военнослужащих.
— Каким образом?
— 12 марта к нам зашли кацапы. Они несколько дней проводили зачистку в больнице. Большое спасибо «добрым людям», которые сделали наводку именно на мое отделение.
Ко мне подошли два русских солдата. Они отличались от всей той массы окупантов, которую мы видели до этого. «Ты здесь главный в этом отделении?» — «Может, и я». — «А теперь не выделывайся и давай показывай всех военнослужащих Украины. И не надо говорить, что их у тебя нет». — «Да есть». — «Так иди и показывай».
Вот представьте мое состояние. У меня тогда была куча наших военных. Но мы их переодели в гражданское. Я ребятам сказал: «Вы теперь гражданские. И чтоб ни пара из уст».
Короче, повел этих двух кацапов именно к этому парню. Он уже был в агонии. Говорю: «Вот у меня один. Пожалуйста, общайтесь». Они посмотрели на него. Спросили паспортные данные. Он даже не понял, что это кацапы перед ним стоят. Потом они подняли одеяло, увидели, что от тела осталась половина, и махнули рукой: «Этот уже навоевался. У тебя больше никого нет?» — «Этот один остался». — «Оставляй его».
Они до всех уголков сразу добраться не могли. Дело в том, что на следующий день произошло попадание в наше отделение. Мы спустились в подвал, где было безопаснее. Раньше там в технических помещениях хранили какой-то хлам. А теперь в этих коморках кого только не было. И мы, и пациенты, и гражданские. Трудно разобраться. В тот день мы еще ликвидировали истории болезней раненых военных.
— Как оккупанты относились к врачам?
— По-разному. Сначала заходили, кажется, морпехи. Они в меру вежливо себя вели. То есть никаких пыток именно к врачам не было. Вторая волна — это «дэнээровцы». Среди них сразу было видно этих принудительно мобилизованных. Какие-то обычные работяги. Они до конца не понимали, что здесь делают. А вот боевик так называемой «ДНР» с позывным «Осетин» и его люди проводили очень жесткую зачистку. Он был ответственным, я так понял, за сектор, где находилась больница. Ему подчинялось около сотни человек.
Шмон у нас мог быть по два-три раза в день. На каждом этаже стояло по два-три «дэнээровца». Даже если видели, что на вас медицинская форма, все равно могли остановить, посмотреть все ваши карманы, чтобы вы ничего не пронесли, спросить, куда вы идете.
Больница очень скоро стала таким муравейником. К примеру, на седьмом-восьмом этажах ранее были терапевтическое и кардиологическое отделения. Там пациентов не было. Так люди там заняли эти палаты и стали жить как в квартирах. Дети бегали повсюду. Для них отвели угол, они нас не донимали. Дети, кстати, очень адекватно ко всему относились.
Некоторые гражданские сдавали наших военнослужащих. Просто показывали пальцем: «Вот этот с ТрО». И кацапы многих убили. Пациенты тоже сдавали.
А однажды этот «Осетин» пришел к нам в подвал со своими бойцами и сказал: «Постройте мне всех врачей. Я должен их всех знать в лицо». Нас выстроили. Не помню, задавал он какие-то вопросы или нет. Потом сказал, что они ищут молодую коротко стриженую блондинку: «Я знаю, что она в больнице. Вы должны сейчас сдать ее». По его словам, она якобы сделала растяжку в туалете на втором этаже больницы и там кто-то из них взорвался. Они начали поднимать всех гражданских, давить на них, что они не уйдут отсюда, пока не выдадут эту женщину. Разговор был достаточно эмоциональным. И вот люди сказали, что в дальней комнате в подвале есть женщина: «Она под это описание очень подходит. Но она не молодая, ей уже за 40. У нее проблемы с ногами. Она плохо ходит». Женщину схватили. Помню, как боевик ее тащил за собой. Больше я ее не видел.
Читайте также: «Были болваны, у которых российские бомбы уничтожили дом, а они рисовали „Z“ и делали селфи», — советник мэра Мариуполя Петр Андрющенко
— Раненых россиян заставляли лечить?
— Здесь очень интересный момент. За все время, пока я находился в больнице, ни одного русского раненого я не видел. Как позже мне сказали, у них был свой госпиталь. Они нам не доверяли, наверное. А у «дэнээровцев» был затык с медициной. Они их везли к нам. Где-то после 19 марта очень много.
— Вы в город выходили?
— Да. Первый выход за пределы больницы был 17 марта. Утром мой коллектив сказал: «Евгений Александрович, извините, но у нас уже ничего нет». То есть в отделении закончилась вся расходка. Плюс люди заболели. У кого-то пневмония, у кого-то пиелонефрит. У меня оставалось две санитарки, манипуляционная медсестра и врач-интерн. Люди работали на морально-волевых, потому что было холодно. Начиная с 1 марта в Мариуполе ударили очень сильные морозы.
Тем пациентам, которые были более-менее стабильны, сказал, что их жизни уже ничего не угрожает: «Вы можете перевязываться амбулаторно». Тех, кто нуждался в постороннем уходе, передал другим отделениям. И отправился в город.
Кстати, очень интересное чувство. Немного даже глуповатое. Я долго не был на свежем воздухе. Вышел, посмотрел на небо, на город. Все серое от дыма. Запах горения. Очень много разрушений. Трупы лежали прямо на обочине, никто их не хоронил.
Я арендовал квартиру где-то в пяти-семи минутах пешком от больницы. Пришел домой. Сосед Рома с третьего этажа сказал, что моя квартира цела. Хотя было попадание в нашу пятиэтажку. Рома был как бы за старшего в нашем подъезде, отвечал за организационные моменты — нарубить дров
Второй момент. Вокруг было очень много окупантов. Наш дом — обычная хрущевка на четыре подъезда. И вот на одном углу дома стоит «дэнээровец» и на другом тоже. И в двадцати метрах еще один ходит по аллее взад-вперед. Представьте, сколько там было.
Они патрулировали район, проверяли документы, рассказывали, что пришли нас освобождать, и теперь мы будем жить в одной большой стране. Меня тоже остановили. «Мы тебя раньше здесь не видели». — «Я здесь живу». Затем Рома это подтвердил. «Ну хорошо, пусть проходит».
— Хозяева, блин.
— Третий момент. Люди действительно друг другу помогали. Но были и противоположные примеры. У нас на четвертом этаже жил дед. Он едва передвигался, к нему приходили родственники. И вот когда я пришел, эти родственники как раз спускались: «Там наш дед сейчас доходит. Как умрет, похороните его. Вот вам ключи от нашей квартиры. Спасибо». И ушли. Это меня очень сильно поразило.
Рома спросил: «Женя, это нормально, это по-человечески?» — «Нет, Рома, ни фига не по-человечески». Он пошел к тому деду. Через два часа дед дошел.
А до этого мы с Ромой поговорили, что надо похоронить трех убитых осколками людей, лежавших во дворе. Чтобы собаки их не растащили. Там было двое детей — девушка 16−17 лет (они жили на втором этаже, кстати, переселенцы из Донецка) и ее парень. Он к ней под обстрелами (вот это любовь была!) пришел из Кальмиусского района. Их снаряд накрыл у дома. Еще был убитый мужик. И этого деда с четвертого этажа спустили.
Мы вырыли в песочнице на детской площадке яму. Соседи сказали: «Ты же врач. Ты их в могилу клади. Мы не можем на это смотреть». Думаю, спасибо. Положил их туда. На лица детей не мог смотреть. Натянул на них шапки, чтобы не видеть. Взял пустые пластиковые бутылки. Написал, кто они, и засунул за куртку или рубашку. Чтобы их потом могли идентифицировать.
Читайте также: «17-летний сын помогал взрослым закапывать на огороде фрагменты тела отца», — жительница Мариуполя
Часто думал, что хочу так умереть. Чтобы ничего не понял. Хоп — и все.
Кстати, однажды был очень близок к этому. Сначала прилетало в частный сектор возле больницы. А 9 марта уже попало в больничный двор и несколько обломков залетело к нам. Я тогда реально завтыкал, если честно. Потому что, когда идут обстрелы, начинаешь тупеть. Думаешь: ага, в тебя не попало, значит, ты бессмертный, Бог тебя бережет.
Я находился в перевязочной. И никуда не побежал. И вот увидел большой обломок, летевший мимо моей головы. Если бы он попал, вы бы со мной не разговаривали. А очень небольшой обломок — где-то до полсантиметра — попал в руку. У меня потом рука так болела, что ховайся. Тогда в первый раз подумал, что ну его на фиг, умирать здесь не хочу.
К этим впечатлениям прибавилось еще одно. Где-то в эти дни скончалась одна женщина. Не от обстрелов или травм, а от осложнений прогрессировавшего сахарного диабета. Я был вынужден ее отнести в наш стихийный морг, который устроили прямо в больнице на первом этаже, потому что патанатомия не работала. Когда я туда зашел и посмотрел, сколько там было трупов, подумал: нет, я не хочу, чтобы меня похоронили в общей могиле и никто даже не будет знать, где я нахожусь. Может, это сейчас звучит немного по-дебильному и как-то глупо. Но честно говорю, как есть. Я такой думаю: «Женя, надо выйти из этого ада».
Кстати, у меня несколько раз появлялись суицидальные мысли. Период отчаяния был в начале апреля. Просто все накатывалось. Особенно то, что многим не мог помочь. Вот реально. Привозят человека, а помочь нечем. А он от вас ждет помощи.
Читайте также: «Раненый военный с отсутствием двенадцати с половиной сантиметров кости уже проходит реабилитацию»
— Сложно было принять решение покинуть Мариуполь?
— Честно говоря, его уже нужно было покидать.
Кацапы очень сильно разгоняли тему, что врачи покинули своих пациентов. Однако дело в том, что, во-первых, для некоторых врачей находиться в Мариуполе было уже опасно, потому что их точно арестовали бы за их высказывания и мысли. Во-вторых, лечить уже было нечем. Это главное.
Да, были случаи, когда кто-то где-то намародерил и отдавал нам. Я был очень поражен, когда пришли люди: «Вот вам нитки, они нам не нужны». Они размародерили аптеку. Взяли шовный материал, какие-то растворы. И что с этим делать? Продать не могут. Потому все это принесли в больницу.
Плюс медсестры и санитарки на руинах отделения собрали растворы и перевязочный материал — то, что осталось. Кстати, у нас работал генератор, благодаря которому производили стерилизацию и продолжал работать оперблок.
Теперь о выходе. Это было очень болезненно. Но, с другой стороны, я уже понял, что не могу принять эти реалии. Потому что некоторые из моих знакомых перекрасились. Вот просто клац, и все. Видел, как девушки уже у «дэенээровцев» на шее висят.
К тому же у меня состояние здоровья очень сильно пошатнулось. Думаю, что перенес пневмонию на ногах. А пройти через активные боевые действия и потом как-то непонятно погибнуть от болезни не хотелось.
О том, что я буду выходить, знали два человека.
— Вы сам выходили или с кем-то?
— Сам. До этого однажды пытался выйти. Но меня задержали «дэнээровцы».
Выход был достаточно стихийным. У меня была карточка «Феникса» (это связь в «ДНР») на всякий случай. 5 апреля позвонили мои знакомые, которые жили в «ДНР»: «Женя, собираешь свои манатки и сегодня уходишь оттуда». Сказали о том, что к нам приедут какие-то очень важные персоны и больницу будут подчинять кацапам. Был сильно удивлен, что они позвонили.
Я тогда ночевал на втором этаже, а вещи были на четвертом. Собрал сумку. Коллега спросил: «Вам кофе сделать?» — «Да, сделай». Но так и не выпил тот кофе. Никому ничего не сказал.
На двух входах в больницу кацапы сделали КПП, плюс они по двору постоянно ходили. То есть все, как на большой зоне. Осада полная.
И вот как выйти, чтобы меня не заметили? Я знал, что еще один выход был завален. Там стоял шкаф, его кто-то отодвинул. Прошел через эту щель. Был одет в хирургические штаны и куртку. В тот момент это была нормальная картина. Накинул капюшон на голову и пошел через больничный двор. Никто не остановил.
До этого узнавал, что первый блокпост будет в районе ТРЦ «Порт City». Я его обошел. Кстати, как-то к нам подошел один «дэнээровец»: «У вас здесь в „Порт City“ есть крутой магазин Colin's. Там, говорят, джинсы классные». Когда услышал это, подумал: Боже, откуда ты? Colin's — обычный бюджетный магазин. Там джинсы купить, как кофе выпить.
Вышел на дорогу, которая шла на Metro, а затем на Никольское. Присоединился к колонне, которая отправлялась получать гуманитарную помощь или зарядить телефоны. По другую сторону дороги стояли «дэнээровцы» и некоторых людей выдергивали на досмотр. Меня тоже выдернули. забрали 20 минут моей жизни.
Колонна вернула на Metro, а я пошел дальше. На блокпосту на Старый Крым стояло пять автомобилей и автобус. Меня никто не остановил, хотя я ждал, когда мне скажут: «Эй ты, иди сюда». Может, подумали, что я из этих машин? У шлагбаума стоял тип. Но в последний момент он почему-то развернулся и пошел.
Читайте также: «Я не ожидала, что у нас столько людей любят Украину», — жительница Херсона
Далее за этим блокпостом была автозаправка. Там какие-то люди ждали эвакуационного автобуса. Через две-три минуты он приехал. Таким образом я попал в Никольское.
До этого меня инструктировали: «Придешь на такой-то адрес. Скажешь, что от нас. Тебя там впустят». И так всю схему расписали. То есть надо было надеяться на вообще незнакомых людей. В тот же день меня вывезли на Белосарайскую косу. Там я должен был найти какого-то рыбака. Знал его имя и какая у него машина. Нашел. «Мне сказали, что вы можете вывезти меня в Бердянск». — «Например, могу. Где ты здесь живешь? Завтра в 6:45 приеду и тебя заберу».
Он довез меня в Бердянск. Если до этого на блокпостах были «дэнээровцы», досмотр был поверхностный, вопросы формальные, то уже под Бердянском стояли российские кадровые военные. Они обыскивали тщательно и задавали очень много вопросов.
В Бердянске я застрял. Там эвакуационных автобусов не было. А маршрутчики не желали брать. «Парень, ничего личного. У тебя непонятная биография, нет ни детей, ни семьи. Ты вообще непонятно откуда явился. Поэтому уходи отсюда». Лишь один перевозчик согласился повезти за 300 долларов. Но сказал: «Я тебя ничего не гарантирую. Если будут проблемы на блокпостах, я тебя там оставлю». К счастью, мы смогли проехать. Только 8 апреля попал в Запорожье.
Когда доехали до украинских позиций, шел дождь, небо было серым. Увидел на брониках военных украинский флаг и наконец выдохнул: фух, я дома. Это было такое облегчение.
— Не плакали?
— Нет. И в Мариуполе не плакал. Однако видел, как некоторые расклеились и поплыли. И плакали, и молились, и прощались с жизнью. Потому что очень сильно деморализовало, когда каждый день значительно хуже предыдущего.
Второй момент. Ничто не сравнимо с авианалетами. Россияне начали активно использовать авиацию с 13 марта. Это просто кошмар. Вот вы стоите, смотрите в окно, видите дом. Затем слышите, как ревет двигатель самолета. Они, кстати, летали на достаточно низких высотах, что тоже деморализовало сильно. Затем слышите очень сильный взрыв. Смотрите — уже все, дома нет.
В больнице окон почти не было. Мы их чем только не забивали. И фанерой, и дверями от шкафов, и матрацами — все шло в ход. И вот вы полдня что-то там мастерите. Один авианалет, бомба рядом упала — все, что настроили, снова вылетело.
Было очень холодно. У меня руки были синие, пальцы не слушались. А еще руки постоянно контактировали с растворами, потому что надо как-то все стерилизовать. В один день я с перевязками сильно затянул. Где-то в 13 часов сказал: «Все, больше не могу. Люди, что-то я очень устал. Сейчас отдохну минут десять. А потом нужно будет пойти помочь в операционной».
У нас никто в палатах не лежал. Бросили матрацы в коридоре. Там было безопаснее. Только лег, меня позвал пациент: «Посмотри, что у нас под окнами делается». Там стоял русский танк. Очень интересная картина. Мы на танкиста смотрим сверху, а он из своего люка — на нас. Говорю: «Мне это очень не нравится». Кстати, россияне свои танки ставили за нашей больницей, потому что она достаточно большая, поэтому попасть в них было бы сложно. Больница была как щит для них.
И вот через три-четыре минуты в больницу попало так, что пол 24-й палаты на четвертом этаже упал на третий этаж, где была нейрохирургия. Людей зажало между плитами. Какой-то человек был еще жив. Он кричал: «Я здесь. Вытащите меня». Вручную эту плиту никак не сдвинешь. И ты говоришь: «Подожди, сейчас придет помощь». При этом понимаешь, что никакой помощи не будет, что прогнозируют мороз минус 12. Наутро человек просто банально замерз.
А когда в наше отделение попали, я тоже пытался поспать. Услышал хлопок, потом по коридору пошел столб серого дыма и пламя. Ничего вообще не видно. Я тогда сказал: «Ох не фига себе». Только немного другими словами.
Затем начали пищать дети. Ибо в панике взрослые прямо по ним пробивались к лестнице — туда, где есть свет. Пришлось орать: «Вы сейчас друг друга передавите! Давайте организованно и спокойно будем спускаться в подвал». К некоторым даже применил силу, чтобы успокоить.
Что меня убило — некоторые в тот момент мародерили. Когда мы лежачих пациентов на носилках спускали в подвал, в это время люди пробивали дно. Я на все это смотрел и думал: «Ну хотя бы не так нагло, зачем вы это делаете, вам настолько нужен этот электрочайник из нашей ординаторской? Вы бы помогли, а потом мародерили».
И мародерство кацапов видел своими глазами. Они брали все, что плохо лежало. Однажды с четвертого этажа наблюдал, как на территорию станции переливания крови заезжала их военная машина («Тайфун», кажется, на шести колесах такая) и кузов был полностью забит матрацами и бытовой техникой. Представляете, как люди там бедно живут?
Что касается общей картины в Мариуполе, честно скажу о своем впечатлении. Там было очень много дебилизма, измены, непрофессионализма и одновременно самопожертвования и героизма. Там все функционировало не благодаря, а вопреки. И все держалось на характере людей. Самое главное, что у нас в стране есть, это люди.
Пик в нашей гнойной хирургии, где я работал, произошел 20 марта. Я как раз вернулся на работу из дома. У многих начались гнойно-септические осложнения. В это время ампутации стали прямо на потоке.
Как это было? К примеру, медицинская эвакуация из больницы № 3. Там остались два травматолога, операционная сестра и анестезистка. Они молодцы, что-то там делали, однако большие операции выполнить не могли физически, потому что не было анестезиологической службы. Поэтому требовалась медицинская эвакуация к нам. Помню, как приехал грузовой «ЗИЛ», его кузов был забит пациентами. Мне сказали: «Занимайтесь».
И мы начали. Кому-то накладывали новые повязки, а кому-то уже нужна была ампутация. Около восьми вечера у меня закончился стерильный материал. И спина отпала. Реально. Осталась одна женщина. Достаточно пожилая. Я посмотрел. Рука с гнойными затеками на грудной стенке. Сказал: «Я вас возьму завтра». Ибо нечем было оперировать. Для нее завтра так и не наступило.
Иногда действительно стоял вопрос выбора. В приемное отделение поступил парень 27−28 лет. Травматическая ампутация нижних конечностей на уровне средней трети голеней. Его привезли брат и отец. Я пришел, когда анестезиологи пытались поставить ему подключичный катетер, еще что-то. Затем у парня произошла остановка сердца. Начали его качать, вводить адреналин
— Как это вообще можно выдержать и не сойти с ума?
— Очень отвлекала работа.
Кстати, у меня были пациенты, которые сошли с ума. В фильме «20 дней в Мариуполе», который получил «Оскар», говорят, есть кадры, как я перевязываю 27-летнего военнослужащего. Я этот фильм не смотрел. Но думаю, что там еще лайтово все показали. Ибо самый ужас начался после захода русни.
Так вот, этот парень не понимал, что у него нет ноги. У него были фантомные боли. Он чувствовал свою нижнюю концовку. Однажды попросил: «Подними меня. Я уйду». — «Ты не уйдешь». — «Как я не уйду?» — «У тебя нет ноги». — «Да ладно. Что ты мне здесь рассказываешь?» Поднял одеяло, увидел, что там ампутация выше колена. Несколько часов просидел на кровати. А вечером стал бредить. Что он ехал куда-то в поезде домой, что встречает его жена. Он из этого состояния так и не вышел.
А уже в то время, когда у нас была русня, ко мне подошла одна из моих бывших пациенток. Берет меня за руку: «Ой, мальчик, я тебя знаю». Я на нее смотрю, а там совсем пустые глаза.
Читайте также: «Мы были шокированы, когда увидели глаза брата на фото с „Азовстали“» — сестра легендарного офицера-морпеха «Волыны»
— Как у вас было с едой?
— До 2 марта более-менее. Еще работали некоторые магазины. Можно было что-то купить. 27 февраля я выскочил в магазин рядом с больницей и закупился конкретно.
Плюс сотрудники приносили продукты из дома. Обстрелы в основном начинались в одно и то же время. Утром где-то с шести до восьми не очень сильно обстреливали. Потому люди выходили. К примеру, одна сотрудница принесла четыре килограмма замороженного мяса.
Готовили еду в операционной, потому что там стоял генератор. То есть представьте — оперируем, а рядом еду готовим. Увидела бы санстанция.
Россиян вообще не очень сильно волновало, что мы будем есть. Как-то, уже когда мы были в подвале, ко мне подошел один «дэнээровец». Сказал, что он из Петровского района Донецка. Немного побеседовали. Я был очень поражен, когда он через полчаса принес нам в импровизированном казане пельмени. Мы посчитали, что на каждого человека будет по пять штук.
Пищеблок контролировали «дэнээровцы». Мы понимали, что там должны быть продукты. Хоть крупы какие-нибудь. Да и «дэнээровцы» рассказывали, что что-то есть. А есть же хочется. Надо было что-то делать.
В больнице была двухсотлитровая бочка спирта. Мы его разлили по флаконам. А еще «дэнээровцам» нужен был нимесил. Я отдал им несколько пакетов этого препарата и две бутылки спирта. За это нам разрешили зайти на пищеблок.
Мы притащили крупы, макароны, сухофрукты. Там же я нашел на полу размороженные пельмени. Думаю, именно их нам накануне приносили. На тот момент меня не очень сильно парило, что они лежали на полу и были уже похожи на кашу. Потому что с питанием было очень сложно. Кстати, когда наши выходили, передали нам два или три ящика печенья «Буратино». Я запомнил этот момент.
- А с водой? Потому что в больнице без воды никак.
— До 12 марта, еще когда была Украина, водоканал привозил два раза в сутки. А потом был просто тихий ужас.
Однажды россияне привезли воду. В ней мы заметили следы от масла. Потом у некоторых началась диарея.
В Мариуполе была просто ужасная проблема с гигиеной. Нормально руки не помоешь. Потом некоторые настолько деградировали, что справляли свои нужды прямо на лестнице в больнице. Я этого не мог понять. Да, у нас условия, как в средневековье. Но все равно давайте оставаться людьми.
Знаете, на что еще обратил внимание? Не нужно много времени, даже не год, не два, чтобы человек деградировал. Все происходило достаточно быстро. По себе знаю. Я вернулся к цивильной жизни в апреле. Мне было немного дико именно от благ цивилизации. Просто в голове не укладывалось. Вот несколько дней назад ты, простите за подробности и за прямоту, грубо говоря, кусты обс… рал, ходил среди руин, а тут нормальная жизнь. И у тебя культурный шок.
А еще я стал более зажатым. Вот общаешься с людьми и постоянно думаешь: «Нет ли здесь какого-то подтекста, они не пытаются какую-то информацию получить?» Поскольку в Мариуполе было сплошное недоверие. Людей, которым мог доверять, становилось все меньше и меньше.
Однако о воде. Выяснилось, что можно помыться в трех литрах воды. У меня получалось.
Мы иногда ходили на источник возле центра отдыха «Аляска». Как-то я простоял там три часа. Просто километровая очередь. Все увешаны этими бутылками. То, что в стороне лежит труп, никого не парит. Позже мы пошли на другой источник. Вот мы воду набираем, а где-то в метрах 150 от нас работает российский танк по девятиэтажке. И вы так спокойно думаете: ну, работает и работает. Ваша жизнь вообще здесь ничего не стоит. Сейчас что-то сюда прилетит — и все, для вас все закончилось.
Читайте также: «Я плачу от любви к Украине. От того, что мы с ней сделали», — российская журналистка Виктория Ивлева
— Приведите, пожалуйста, примеры, когда человек остается человеком, несмотря на все обстоятельства.
— Люди помогали друг другу. Я некоторых даже не знал. А они просто говорили: «Сейчас мы тебе поможем».
Вот как у меня появилась карточка «Феникса»? Приехала одна девушка, она когда-то работала у нас в больнице. Я никогда не знал, что у нее есть брат. А оказалось, что он в «ДНР» какой-то высокопоставленный человек. Я попросил: «Смотри, у нас тут жопа полна. Сможешь привезти нам поесть? И карточку „Феникса“, чтобы связаться с родней». Через несколько дней она привезла все. Причем много. Тогда все сотрудники операционного блока хоть съели что-то нормальное. Оно ей нужно было?
Я тогда наконец-то смог с «Феникса» позвонить брату. И он мне все рассказал, что и как. А я ему — об ужасе, который у нас происходил.
Мы сидели в информационном вакууме. Нам рассказывали, что Киев в окружении, что Запорожье «освободили». Какие гражданские где-то нашли старый приемник, сделали антенную из проволоки и ночью пытались поймать какую-то украинскую волну. Однако слушали мы преимущественно россиян. Однажды поймали какое-то немецкое радио. Я спросил: «Кто знает немецкий? Переведите кто-нибудь».
Как-то к нам в больницу приехала новая «дэнээровская» шишка. Он позвал нас на беседу. Это было уже вечером. Начал рассказывать о великой непобедимой россии, о ее будущем
— Где вы работаете сейчас?
— В той же больнице, но она теперь в Киеве. Считается, что нашу больницу эвакуировали. Хотя фактически она открылась с нуля на новом месте. Ибо все оборудование осталось в оккупированном Мариуполе. И кадры не те, какие у нас были. Не все шло и идет гладко, скажу честно. Есть определенные организационные обстоятельства, многие бюрократии. Но мы уже как-то втянулись в столичную медицину. Я врач-хирург, плюс по совместительству врач-эндоскопист и врач-хирург-онколог.
Что касается моей биографии до Мариуполя, в 2007 году поступил в Донецкий национальный медицинский университет. Когда в 2014 году начались события в Донецке, проходил интернатуру и параллельно работал в отделении реанимации больницы № 4. Взгляды у меня были проукраинские, поэтому с некоторыми знакомыми произошел очень серьезный конфликт.
После этого меня покидало по стране, так скажем. Все не мог найти свое место. А в 2019 году пригласили на работу в Мариуполь. Планировал оставаться там окончательно. Город стабильно развивался, намечалась определенная перспектива, уже обрел опыт. Думал: «Наконец-то все, я здесь остановлюсь».
— Как сегодня живет Мариуполь?
— Да никак. Иногда общаюсь с оставшимися, они рассказывают, как город восстанавливают. Хочется сказать: у нас это все было, ничего такого россияне вам не принесли. Сначала людей отправили в каменный век, затем вернули назад, и все это теперь воспринимается как достижение.
Честно скажу, что Киев мое сознание воспринимает как временный этап в жизни. Я охотно вернулся бы на Донбасс, но именно на украинский. Очень сильно на это надеюсь.
Ранее журналистка Надежда Сухорукова рассказывала «ФАКТАМ» об аде в заблокированном Мариуполе, о том, что ей пришлось пережить.
На фото в заголовке: Евгений Дубров (справа) во время операции