Сегодня знаменитой актрисе исполняется 70 лет
Актерским даром Аллы Демидовой восхищались Фаина Раневская и Лев Гумилев, Арсений Тарковский и Владимир Высоцкий… Нестандартные, подчас кажущиеся неэтичными, но всегда прямые и предельно откровенные воззрения и характеристики Демидовой шокировали многих. Почти три десятилетия она работала в знаменитом Театре на Таганке, играла в спектаклях Юрия Любимова, Анатолия Эфроса, Романа Виктюка. Находясь почти десять лет в «свободном плавании», Демидова остается звездой, окруженной ореолом таинственности. Следуя древним традициям комедиантов, она ездит по всему миру со спектаклями, поэтическими вечерами и мастер-классами. Недавно актриса стала гостьей «Русских вечеров» в Одессе. Час и пятьдесят минут со сцены русского драматического театра имени Иванова она читала произведения Саши Черного и Игоря Северянина, Ивана Бунина и Владимира Маяковского, Николая Заболоцкого и Бориса Пастернака, Марины Цветаевой и Анны Ахматовой… И все это даже без минутного перерыва. Актриса предупредила многочисленных зрителей о бесполезности процедуры «рукоплесканий», поскольку «на аплодисменты тратится время»…
- Алла Сергеевна, что вас привело в Одессу?
- Если коротко — необычное, сказала бы, джентльменское приглашение. Для меня Одесса — это, во-первых, родина Анны Ахматовой. Во-вторых, это Украина, если не де-факто, то, во всяком случае, де-юре. У меня ведь украинские корни. К тому же в Одессе я не была лет сорок. А это, согласитесь, немало.
- Согласен. Широкой зрительской аудитории Алла Демидова известна благодаря кино: «Щит и меч», «Служили два товарища», «Собака Баскервилей», «Бесы», «Живой труп», «Стакан воды»… И, конечно же, «Настройщик» Киры Муратовой, ваше участие в котором отмечено премиями «Ника» и «Золотой орел» за лучшую женскую роль в кино. А, значит, опять — Одесса.
- Кино и Одесса — почти слова-синонимы (улыбается. — Авт. ). Здесь находится первая советская кинофабрика, которую сейчас, говорят, хотят просто изничтожить. Но мне повезло. Во время съемок я сначала жила в каких-то летних трущобах. Вечерами вокруг все пили-гуляли, стоял одесский гвалт. Я в это не очень вписывалась, но все видела, слышала и, как мне кажется, чувствовала. Потом мне сняли очень хорошую «буржуазную» квартиру. Не такую антикварную, как в фильме, но сделанную с большим вкусом. Трехкомнатную, с окнами в классический одесский двор — с кошками и всем, что полагается. А еще позже, во время озвучивания, меня поселили в старом доме, но в квартире с так называемым евроремонтом. Моя подруга, бывая у меня в гостях, когда слышит про евроремонт, говорит: «Нам бы восточный ремонт как-нибудь освоить, не то что евро». Ну так вот, этот одесский евроремонт позволил мне посуществовать в совсем другом социальном круге. А вечерами я гуляла по городу. И вот эта совершенно разная Одесса легла на роль, и она пошла, и мне было легко. Вообще, «Настройщик» — это единственный фильм с моим участием, который мне понравился. Там я играю немножко комическую старуху. Я даже посмотрела его два раза.
- Вы отказывали многим известным режиссерам, предлагавшим, может быть, более серьезные роли. Почему согласились играть у Муратовой?
- Кира — человек, живущий «на обочине», и я тоже. Как-то мы с нею на кинофестивале в Риге оказались за одним столом. Она была с мужем-художником, который прелестно рассказывал о кошках. Поскольку кошки моя слабость, мы сразу нашли общий язык и замечательно поговорили. Позже она рассказывала: «Когда я собралась делать фильм «Настройщик», то вспомнила наши посиделки, которые оставили от вас такое славное ощущение». Она посчитала, что я привнесу увиденный ею образ на экран. Но я никогда не играла себя и не приемлю отношение к работе над ролью по принципу «я в предлагаемых обстоятельствах». Считаю, это уровень первого курса театральной школы. Тем не менее я согласилась. Кира, живущая в Одессе, собрала в Москве всю команду, и мы стали читать сценарий как пьесу, что, кстати, нетипично для современного кинематографа. Актеры куда-то бегут, спешат, всех не соберешь. А совместное чтение очень важно. Роль моментально отделяется от текста, становясь фантомом, и ты уже можешь заняться ею чисто технически.
- Правда ли, что Муратова просила вас сыграть саму себя?
- Я не играла саму себя, потому что не знаю, кто я на самом деле. Актер должен быть пуст, и слезы актера должны вытекать из его мозга. А у нас иногда плачут, как крокодилы, а зрители сидят холодные, как собачьи носы.
- В «Настройщике» ваша героиня носит имя Анна Сергеевна и не расстается с собачкой, как у Чехова. Так было задумано?
- Отнюдь. Скорее, это была моя инициатива. А вот насчет дамы с собачкой… Как-то, находясь на гастролях, я спустилась в гостиничный ресторан, а там закрыто — обслуживают туристов. Я едва выдавила из себя: «Я снимаюсь, хотела бы поесть». И здесь, о чудо, официантки узнали меня (так мне показалось, во сяком случае): «Ну как же, проходите. Чтобы Иечку Саввину оставить без обеда!»
- Вы — неузнаваемая актриса?
- Меня это абсолютно не смущает. Напротив, испытываю дискомфорт от большого количества людей. Толпы я просто боюсь. Вообще, я боюсь улицы. Иногда смотрю в окно — вот идут девочки ряженые… Это ведь тоже результат нашей провинциальности. Мы все время чего-то боялись, надевали личину. Лицедействовали. Может, поэтому всегда и был такой интерес к театру, к актеру. У великого мима Марселя Марсо был такой номер: он снимал-надевал маски то веселого, то грустного человека. И под конец надевал маску агрессивного человека и уже не мог с нею расстаться. Я и за собой это иногда замечаю.
… Но девушек из ресторана не стала разочаровывать. Доедая украинский борщ с галушками, рассказала им про Баталова, с которым снималась в «Даме с собачкой». И про собачку, до сих пор живущую у актрисы, которую, несмотря на роли в театре и кино, по-прежнему не узнают. Когда она возвращается домой, лифтерша каждый раз спрашивает: «Вы к кому, гражданочка?» — «К Демидовой». — «А, проходите, она дома»…
- Юмор! Почти, как в Одессе! Правда, в стихах Саши Черного, которые вы только что читали, тоже много юмора. Да и в «Настройщике» его достаточно.
- Пожалуй. Просто я никогда не играла себя. Всегда играла образы. И никогда не умела изображать быт. Он и в жизни мне неинтересен. И вдруг Муратова присылает мне сценарий, очень бытовой. Хотя считаю, что у нас только три режиссера, которых можно узнать по одному кадру: Герман, Сокуров и Муратова. У них есть свой мир. Кира Муратова часто снимает не актеров, а забавных персонажей, которых называет: «Моя кунсткамера». И мне надо было вписаться в эту кунсткамеру. Я взяла своего старенького пекинеса Микки, и он мне помог сыграть.
- Роль странной дамочки без возраста?
- Ну и что! О себе говорила и говорю: у меня всегда было чувство, что мне сорок девять. И в шестнадцать, и в двадцать… И сейчас мне сорок девять. Помню, в студенческом театре ребята намного старше меня говорили: «Алла, какая ты старая!» Это правда, у меня душа всегда была старая. Экстрасенсы, одно время крутившиеся вокруг меня, объяснили, что я нахожусь на последнем круге реинкарнации. Человек несколько кругов проходит, «высветляя» себя или исправляя, я не знаю. Если он все правильно сделает, то уйдет в нирвану. А если нет, то ничего исправить уже нельзя. Так вот, я — на последнем круге.
- А пекинес при чем, вы ведь говорили, что испытываете слабость к кошкам?
- Он мой талисман. Причем, с историей. Как-то вместе с Маквалой Касрашвили (солисткой Большого театра) мы возвращались из Ялты. Я лежу, читаю, а Маквала бродит по вагону. И вдруг приходит, а на ладошке у нее серый комочек. Говорит: «Алла, это вам подарок!» Выяснилось, что в соседнем купе в Москву на продажу везут выводок пекинесов. Так у меня появился Микки. Он снялся в фильме Валерия Грамматикова «Маленькая принцесса», а в «Настройщике» его имя есть даже в титрах. Когда я прочитала сценарий, подумала, что такие бытовые характеры почти не играла, мне надо чем-то закрыться. И сказала Кире, что буду сниматься с собакой. Она не сразу согласилась, но потом позвонила: «Я придумала. Вы будете постоянно носить ее на руках!» Сниматься Микки полюбил. Пекинесы ведь императорские собачки (до конца XIX века их могли держать только императоры), избалованные, капризные. Они очень смелые. Микки бросается защищать меня даже от овчарки.
Они — сплошной комок шерсти: где ноги, где туловище — непонятно. И мой Микки был таким, но потом стал лысеть и теперь ходит только в попонках. Он — модник. У него есть зимняя шуба, отороченная мехом, осенний плащ и несколько летних попонок. Кстати, после съемок «Настройщика» даже появился анекдот: «Кира Муратова пригласила в свой новый фильм пекинеса Микки. На съемки в Одессу он выехал в сопровождении Аллы Демидовой».
- Правда ли, что Муратова вас предупредила: не забывайте, животные переигрывают актеров?
- Честно — не помню. Уже потом узнала, что сама Кира души не чает в животных (недавно Муратова выступала свидетелем в одесском суде, где слушалось дело по обвинению живодеров. — Авт. ). Я просто обожаю сниматься с животными. В «Стакане воды» играла с черной вороной, в «Маленькой принцессе» — с Микки. Он был тогда пушистый. Может, это от неуверенности, желания защититься, прикрыться чем-то. Как в свое время было: если женщина закуривает, значит, она защищается или напряженно думает о чем-то своем. В любом случае, мне войти в кадр с животным гораздо легче, чем без него.
- А с человеком?
- Вы имеете в виду артиста?
- Естественно.
- Понимаю, что естественно, но вот артистов как таковых сейчас нет — вот что неестественно! В большинстве своем играют по принципу «я в предлагаемых обстоятельствах», у Станиславского прочли. Они не успевают или вовсе не умеют лепить образы. Даже самый востребованный сегодня Евгений Миронов. Он ведь никогда не врет. Что бы ни играл, всегда правдив, искренен. И Мышкин его такой, и вот сейчас Нержин в сериале по Солженицыну. Но и на сцене, и в кино он прежде всего Женя Миронов. Милый, естественный, а масштаба нет, крупности нет.
- Почему, как вы думаете?
- Чтобы попасть в десятку, нужны хорошая компания и стечение обстоятельств. А сегодня нет ни того, ни другого. Молодые актрисы все хорошенькие, но ведь их не отличить, никто не запоминается. Вот смотрела в Большом театре балет «Сон в летнюю ночь». Три героини похожи друг на друга, как близнецы. Техничные, ноги длиннющие (Плисецкой и не снилось), но индивидуальности нет ни у одной. Сейчас не нужны личности, нужны модные явления. Таков спрос. Телевидение раскручивает подобных людей моментально. Владимир Познер как-то хорошо сказал: «Если на экране неделю показывать козу, она тоже станет звездой и у нее начнут брать интервью». Немирович-Данченко говорил, что театр — коврик, на котором один актер и перед ним один зритель. И какой он, этот театр, хороший или плохой, зависит от этих двух составляющих. Зрительный зал более важный партнер, чем актер, с которым ты играешь.
Понимаете, практически исчезли личности. Такие, как Высоцкий, Золотухин…
- Алла Сергеевна, вы многие годы были партнершей Высоцкого по сцене. Среди шести книг, написанных вами, есть и о Владимире Высоцком.
- Высоцкий — часть моей биографии, мой партнер с 1964 по 1980 годы (вздыхает). Шел последний год его жизни (кто об этом мог знать?!). Мы с ним начали репетировать пьесу для двоих «Крик» Теннесси Уильямса. Хотели сделать что-то камерное. Тогда не было моноспектаклей, антреприз — только репертуарные театры, к которым мы, как крепостные, были приписаны. Шаг влево или вправо грозил увольнением. Володе уже тяжко было актерствовать на Таганке, во всяком случае в том, что ему предлагалось. Он хотел уйти в режиссуру. Надеялся снять фильм. Кстати, на любимой им Одесской киностудии. Задумал сценическую композицию по «Федре» Расина, но воплотить так и не успел…
В спектакле «Крик» он был и режиссером, и актером. Отрепетировали один акт и решили показать коллегам. Повесили объявление, пригласили весь театр. Не пришел никто, кроме художника этого спектакля Давида Боровского и его приятеля из Ленинграда. А Любимов вообще говорил: «Ох уж эти мне две звезды, им отдельный спектакль подавай, как на Бродвее».
- Великими у нас традиционно становятся исключительно после смерти.
- Когда умер Высоцкий, нужно было дать приличный некролог в газету. Центральные газеты молчали. Театр ушел в отпуск. 18 июля был наш с Высоцким последний спектакль. 25-го мы должны были играть снова, но он умер… Я проводила отпуск под Ленинградом, в Репино, в Доме творчества кино. Мне позвонил из Москвы мой приятель и сказал, что их главный редактор уехал, и «если ты мне сейчас напишешь статью о Высоцком, мы ее тиснем». А это «Советская Россия», официальный печатный орган. У меня были с собой дневники, и я очень быстро написала по ним статью. Впоследствии мне заказали книжку о Высоцком. Так я стала писать о театре. Сначала о Высоцком, потом о Смоктуновском. Мы очень часто со Смоктуновским вместе снимались, но в кадре никогда не сталкивались. В телеспектакле «Дети солнца» должны были вместе играть. Но как только встретились, сразу стали ссориться. Он жаловался на мою таганскую скороговорку. Тогда я стала провоцировать его на скандалы, чтобы интереснее было за ним записывать. Он называл себя гением. «А скажите, Иннокентий Михайлович, вы считаете себя гением?» — «Да, конечно!» — «Но как же можно так говорить?» — «А кто еще сыграл и Гамлета, и Иудушку Головлева, и Мышкина?» И я издала маленькую книжечку, которую так и назвала: «А скажите, Иннокентий Михайлович… ». Мы к тому же были с ним соседями по даче. Он, правда, редко приезжал туда, поскольку много работал. Я думаю, что работой он и надорвал свое сердце. Тянул семью.
А Володя… Идет новый виток возрождения памяти о нем, и это здорово. Он — поэт, большой поэт. Его стихи поражают неожиданными метафорами, удивительными ритмами. Как-то, будучи в Париже, я включила телевизор. Шло интервью с Бродским, он так и говорил: «Высоцкий — большой поэт. Его имя останется в истории. Жаль только, что он пел свои стихи». Потом, подумав, сказал: «Да нет, вообще-то не жаль».
- Круг замкнулся: Высоцкий- Одесса-Бродский. Вы выступали на одном ахматовском вечере с Иосифом Бродским…
- В юбилейный год Анны Ахматовой неожиданно позвонил мне из Америки Бродский и сказал: «Я хотел бы пригласить вас на вечер, посвященный столетию Ахматовой, который я устраиваю в Театре поэзии в Бостоне». Я согласилась. Бродский читал Ахматову так же, как свои стихи — поет, соединяет строчки. Чтение на слух монотонное, не подчеркивается ни мысль, ни метафора, не расставляются логические акценты, не выделяется конец строфы.
Потом — моя очередь. Я помню, что Ахматова спустя годы терпеть не могла стихотворение «Сжала руки под темной вуалью». Тогда я, войдя в образ старой Ахматовой, надменным скрипучим голосом, выделяя твердое петербургское «г», почти шаржируя, прочитала: «Сжа-ла ру-ки под те-мной ву-алью». Сажусь на место, а Бродский мне тем же старым скрипучим голосом Ахматовой: «По-тря-са-юще».
- Поддерживаете ли вы контакты с Любимовым?
- Фактически нет. Он работает с молодыми. Я думаю, ему и надо работать с молодыми. Я туда не хожу. Не потому, что не хочется зайти. Мне кажется, Любимов просто повторяет раннюю Таганку, но с молодыми актерами. Тем, кто раннюю Таганку не видел, это, наверное, покажется интересным. Те, кто ее видел, говорят, что теперь это абсолютно другой театр.
Проработав там 30 лет, я просто устала. К тому же в последнее время то, что нравилось мне, не нравилось публике. И то, что принимает публика, претило моим вкусам. И я подумала: зачем мучиться, если мы так друг друга раздражаем? Я ушла, даже не хлопая дверью. Хотя как актриса реализовала себя процентов на сорок, не больше. Сам же Любимов, слава Богу, сохраняет очень хорошую форму, несмотря на очень солидный возраст. Ему уже 89-й год.
- Вот видите, а вы говорили, что всегда были старой, а на самом деле почти юная, вот и юбилей у вас.
- Это как раз меня менее всего волнует. Я не люблю юбилеи, праздники, застолья, насильственное веселье. Не люблю подарки. От незнакомых вообще не беру, а от близких принимаю, только чтобы их не обидеть. Не люблю и аплодисменты после спектакля. Терплю это в силу профессии.